Он не знал, сколько прошло времени с того клика, как система вернулась в онлайн: внутренний хронометр сбоил, то и дело начинал идти в обратном направлении, замедлялся, скидывал показатели. Или отсчет времени вовсе застывал, заставляя его в панике бормотать про себя цифры в попытках продержаться в этом липком ужасе безвременья до того момента, как хронометр вновь оживет.
Темнота вокруг была наполнена гулом. Шорохами. Скрипами. И пустотой. Никого не было вокруг, никто не отзывался на отчаянные крики – хриплые, сипящие из-за поврежденного вокалайзера. Внутренняя связь отзывалась треском и шипением помех, и все частоты словно были обрезаны.
Он был один. Холодный металл под ладонями то и дело сменялся такими же холодными изгибами каких-то механизмов, торчащих из-под ровных плит и уходивших под них же. Ему казалось, что у этого места нет конца. И начала тоже нет – одна сплошная темнота, тянущаяся от края до края, заполняющая весь мир.
Изуродованная оптика уже не болела. Когда он очнулся на полу, в нейродатчках вспыхивали мельчайшие искры, и в каждый зрительный сенсор словно втыкали иглу. По одной на бесчисленное множество крохотных датчиков. Кажется, он даже позорно застонал, прежде чем смог отключить этот нейроузел. Стало легче. Но темнота не исчезла и, позже, на ощупь касаясь своего лица, он находил под пальцами трещины, осколки – там, где должна была быть оптика.
И все же он не умел сдаваться. И встал тогда, в первый раз, слепо раскинув руки в стороны. И упал тут же – подвели сервоприводы в ногах, поврежденные, неприятно хрустящие при каждом шаге. Но он снова встал, упрямо пытаясь нащупать хоть что-то.
Ржавый, изъеденный временем корпус, который тогда попался ему под ноги, был не последним. Падая вперед, он успел вытянуть ладони вперед, и грудной отсек давно погибшего меха разлетелся под ними в мелкую пыль.
Таких корпусов было еще много в этой бесконечной темноте. В которой он провел уже, кажется, целую вечность.
Здесь не было никого живого – механики или органики. Шумели странные агрегаты, гудела их вентиляция, шелестел пылью ветер, проникающий откуда-то сверху, куда он не мог добраться. Но никого, кто мог бы ответить на, сначала громкие, но постепенно затихающие, крики.
Казалось, его навигационный, отвечающий за координацию, узел тоже поврежден. Так думать он начинал, когда понимал, что движется кругами в темноте. Иногда он натыкался ладонями на стены – высокие, из того же металла, из которого были сделаны плиты на полу. Пытаясь идти вдоль них, спустя десяток шагов – или три десятка, или два, он понимал, что стена заканчивается, и в бессилии сползал на землю, сжимая и разжимая кулаки. И раз за разом пытался пробиться сквозь темноту, дозваться до кого-то в эфире. Тишина.
Чтобы не сойти с ума, не сдаться подступающей к процессору панике, он вспоминал. Отчаянно, упорно вспоминал каждый клик того, что было до темноты. Там, в прошлом, было светло, там было все понятно. Он не был там беспомощным мехом, шарящим руками в темноте в надежде наткнуться на что-то, кроме пустоты, ржавых тел и стен. Воспоминания обрывались яркой вспышкой, выпадающим из ладоней оружием и стремительно приближающейся землей. А потом все уходило в темноту, которая окружала его со всех сторон.
Но все же… «все же я могу двигаться» - он сжимал дентопластины и беззвучно смеялся про себя, раз за разом понимая, что может еще встать на ноги. Может сжать ладонь в кулак. Замахнуться. Он, пока еще, не беспомощен перед… перед всем, что могло прятаться в темноте.
Но вновь навалившееся безвременье и порвавшийся, когда он споткнулся, один из энергошлангов заставили его опуститься на пол, где-то то на подпрограммном уроне ища возможности прижаться спиной к какому-то укрытию. Хотя бы к стене.
Он обхватил собственный корпус руками, чувствуя трещины, повреждения, и пытался успокоиться, отсчитывая стремительно бегущие клики, стараясь не сбиться, чтобы не начинать заново. Но хронометр словно сошел с ума, и шел уже тысячный клик, отсчитанный хриплым голосом, а время все не возвращалось.
А потом он услышал шаги.
Сначала тихие, они то пропадали, то приближались и, казалось, обладатель этого четкого шага уже близко… и тут же оказывался далеко, так далеко, что тишина вновь овладевала им.
Крикнуть. Позвать. Убедиться, что это не сбой в обезумевшем процессоре, не аудиопомеха.
Но он молчал, сжав дентопластины, с силой заставляя себя молчать, замереть на месте. И вслушиваться, вслушиваться с жадностью находящегося на грани отключения и оказавшегося рядом с энергоном меха в эти шаги.
Шаг, шаг, шаг… Он. Она. Оно, кто бы он ни был, слегка споткнулся. Остановился. А потом пошел, еще уверенней, чем раньше, в его сторону. В сторону сжавшегося на полу комка поврежденных сервоприводов, исцарапанной брони, истрепанной нейросети.
А потом раздался голос. Голос, отозвавшийся в процессоре яркими искрами узнавания. Голос из того прошлого, где был свет и не было темноты.
Его искали. Спрашивали, где он. Просили подать знак.
В первый клик вокалайзер выдал слабый хрип, тихий, едва слышный. Замолчав на мгновение, он вновь вскрикнул, приподнимаясь с пола… ведь там, за этой всепоглощающей чернотой, может быть светло. Темнота не будет вечной, она отступит, когда ему восстановят оптику. И, может, сейчас, если взмахнуть руками, его быстрей заметят? И снова закричать.
- Я здесь, здесь. Все в порядке, - голос раздался со спины, заставляя качнуться, неловко разворачиваясь, теряя равновесие и чувствуя, как стекает собственный энергон по ноге и обреченно хрустит, окончательно отказываясь подчиняться, коленный сервопривод.
Он улыбнулся, понимая, что теперь не страшно даже ощущать вновь подкатывающее серией мелких сбоев безвременье. Не страшно, потому что голос из прошлого и руки, успевшие подхватить, не давшие упасть – это все значит, что темнота скоро закончится.
- Это в правду ты? – просипел он, повисая на чужих руках. – Как…? Что?
- Потом. Все потом, - руки сжались крепче, заставляя опуститься обратно на холодный пол.
- Нет, нет, не надо… Я в порядке. Пойдем отсюда, давай выбираться, - он сжимал и разжимал пальцы на броне чужих предплечий, пытаясь вызвать в памяти, перед оптикой, их цвет.
Молчание. Одна рука исчезла, чтобы через секунду он ощутил, как разбитой оптики касаются, ощупывая кончиками пальцев мельчайшие обломки, и слабо вздрогнул.
- Больно?
- Нет. Отключил сенсоры там. Просто подумал…
- Ясно, - что-то странное мелькнуло в голосе, и пальцы перестали касаться изуродованной оптики. – А остальное? Как ты? Можешь идти?
- Если надо будет – поползу.
Он смог даже улыбнуться, все четче и четче понимая, что теперь все будет в порядке. Пустоты вокруг уже нет.
- Стой. Подожди, с этой ногой все в порядке, - он попытался перехватить чужое запястья, когда ощутил, что его здоровую ногу осторожно ощупывают. Но его отстранили, а через пару кликов по еще не поврежденному сервоприводу разлилась боль, заставившая его сжать дентопластины, а потом и ладони.
- Там был осколок. Задел нейродатчики, видимо, отключив их. Поэтому ты ничего не чувствовал.
Боль не уходила.
- Ос... колок? Я же… шлак! я же ходил. Все было хорошо.
Чужие пальцы сжались на его ладони.
- Был осколок, - в голосе прорезалось странное нетерпение, которое тут же исчезло, - но я его вытащил, так что потерпи немного, боль скоро пройдет.
Но боль не проходила, разливаясь по нейросети постепенно, как густое топливо.
- Отключу сейчас сенсоры. Не дойду иначе, начну, как шарктикон резанный, орать.
- Нет.
Снова это нетерпение, и странная интонация, которую не получается угадать. Но все исчезает, забывается, когда плеч осторожно касаются, сжимают.
- Если отключить сенсоры, мы не поймем, если повреждения станут критическими. Это будет опасно. Потерпи, я же знаю, ты можешь.
Он на клик снова сжал дентопластины.
- Но можно сейчас… хоть как-то починить?
- Все слишком серьезно. Потерпи.
Найдя в себе силы улыбнуться… или думая, что уголки его губ приподнялись, он попытался подняться. И пытался, пока не понял, что его не отпускают, заставляя вновь опускаться на пол, повисать на чужих руках.
- Пойдем. У меня сил не так много осталось. А тебе потом меня тащить.
- Не страшно. Сейчас, подожди немного, - руки обвились вокруг его корпуса сильней. - Иди ко мне.
Память вновь ожила красками. Цветами. Светом. Он слепо потянулся вперед, слабо сжимая собственные ладони на шершавой броне. И замер, когда снова ощутил, как поврежденной оптики касаются, слегка надавливая, расшатывая острые осколки.
- Что ты делаешь…? – они были так близко, что еще немного, еще чуть-чуть, и он бы почувствовал прохладу металла чужой лицевой пластины. – Перестань.
Один из осколков с тихим хрустом обломился, оставаясь в пальцах, продолжавших касаться бесчувственных сломов.
- Хватит, - он дернулся, подаваясь назад. Пытаясь податься; еще одна рука все еще обвивалась вокруг его корпуса, и сжималась все сильней и сильней, не давай даже пошевелиться, высвободить руки, теперь зажатые, неподвижные.
- Прекрати, - он не боялся. Но не понимал, и уводил голову от касаний, пытаясь не дать вновь дотронуться до оптики – в аудиодатчиках все еще стоял тихий хруст.
- Отпусти меня. Нам нужно выбираться.
Его голос не дрожал. Как не дрожали и пальцы, вновь добравшиеся до его лица, очерчивающие линии, касающиеся шлема.
- Идем, - он говорил, потому что тишина чужого вокалайзера, это молчание, вновь начавшее опутывать его, отдавалась холодным страхом где-то в процессоре.- Отпусти. Идем.
- Замолчи, - ладонь легла на его губы, на мгновение – лишь прося молчать, а клик спустя – вдавливаясь в лицо, заставив протестующее застонать, бессильно замотать головой.
- Замолчи, - раздалось над аудиодатчиком, и от этого голоса он рванулся, пытаясь освободиться. Потому что теперь стало страшно.
Он дрался. Оставляя потеки собственного энергона – на чужой броне, слыша сбоящие шелест вентиляционных систем, из последних сил пытаясь сдвинуть в сторону неподвижные ноги, заставить их слушаться.
- Куда ты? – прошептали ему в аудиодатчик, прижав к себе. Обездвижив. Выбив плечевой серво на одной руке, а вторую – сжав в запястье так, что покрывалась мелкими трещинами броня. – Не убегай. Силы тебя понадобятся еще…
«Для чего», хотел спросить он, ощущая, как темнота сгущается вокруг него, наваливается немыслимой тяжестью на плечи.
- Потому что скоро ты начнешь кричать. И будешь кричать очень долго.
… и эта темнота никогда не исчезнет.