Mescalero.
Es lo que quiero,
Combinacion peligroso.
Mescalero.
¿Que es esto?
No se, mi compañero,
Pero estо es yo que quiero.

ZZ Top

*

Дорога тянулась между рыжим скалистым кряжем и сухой желтой пустошью, до горизонта усыпанной зелеными пятнами кустарника. Тень к середине дня зигзагом выбиралась из-под скал и наползала на залитое битумом плотно, но спасения в ней не было. Солнце жарилось в ярко-синем, без единого облачка небе. Воздух плыл и дрожал над раскаленным асфальтом. Мимолетные порывы ветра напоминали горячечное дыхание больного. Одинокая дорога не предназначалась для пеших прогулок, знойные мили надо было преодолевать на колесах или вообще не соваться в пасть к дьяволу.
Кейд вытер лоб тыльной стороной ладони. Футболка быстро промокла от пота, песчаная пыль летела в глаза и пачкала одежду. Он рассчитывал, что путешествие продлится дольше, но Оптимус его высадил: резко остановился и раскрыл дверь. Замолчал он минутами ранее, когда спор, начавшийся с безобидных замечаний, превратился на пике в гробовую тишину.
Кейд вышел, думая, что, послушавшись, успокоит Прайма, а грузовик сорвался с места и скрылся в полуденном мареве. Удружил так удружил. В кабине остался весь нехитрый скарб, а куртка украшала собой спинку сидения. Куртка-путешественница продержалась дольше своего хозяина. При мысли об этом у Кейда начинало пульсировать в висках. Обманешь меня раз – позор тебе.
Он ждал какое-то время, прежде чем уверился, что грузовик не вернется. Выругавшись крепко, но коротко, поскольку теперь надо было думать о том, чтобы экономить силы, он шел, а потом, чем сильнее раскалялся воздух, тащился по обочине. На пути он никого не встретил, возможно, к лучшему. «Могильный ветер» взял бы его сейчас готовенького. Возвращаться смысла не было: за спиной безлюдная равнина без конца и края. Путь вперед дарил хотя бы часть шанса. Кейд представлял даже, как наконец свернет, обрежет единственную нить цивилизации и станет играть в скаутов-пустынных волчат: начнет искать воду в кактусах и есть змей. Ну, или они его – кому больше повезет.

Наконец дорога сделала крутой поворот на восток, здесь скалистые вершины вырастали, устремляясь к солнцу. На сыпучих склонах цеплялись за жизнь кривые карликовые деревья и пучки сухой травы. На противоположной стороне Кейд увидел заправку. За телефонными будками на ровном, лишенном растительности участке располагался маленький, с плоской крышей магазин, выкрашенный белой краской. Рядом стояли облупленные красно-зеленые топливные колонки.
Постояв немного и убедившись, что ребята в форме, вроде бы, не едят здесь пончики, он первым делом подошел к телефонам. Из трех работал один. В карманах осталась какая-то мелочь, ее могло хватить на пару звонков Лукасу. Тот не отвечал и на третей попытке Кейд повесил трубку.
Внутрь магазинчика он заходить не стал, не решаясь расстаться с последней парой монет. Он остался снаружи и опустился в старое плетеное кресло, стоящее под полосатым навесом у раскрытого настежь большого окна. Рядом в таком же кресле сидел смуглый худой старик, одетый в опрятную белую рубаху и светлые брюки. Зажав в губах короткую, странного вида трубку, он едва покачивал головой, уставившись в песок. Седые волосы змеились по спине длинным хвостом. Он походил на узловатую ветвь, сорванную с неведомого дерева бурей. Старик не обращал на Кейда никакого внимания.

Кейд отдышался и стал раздумывать, что делать дальше. Его не покидало ощущение, что он здорово подставляет Лукаса, но не впутывать же Тессу. Сейчас, вспоминая о дочери, он понял, как по ней истосковался. Но она еще ребенок и не ей решать отцовские проблемы. А у счастливчика Лукаса есть машина – энергичная иностранная крошка, не страдающая уязвленным самолюбием. Лукас мог бы его забрать из этого пекла, если бы соизволил проверять мобильник.
– Эй! – Из окна высунулась молодая женщина в красном клетчатом платье с белым воротником. Черные, как смоль, волосы и акцент выдавали в ней мексиканское происхождение. – Чего расселся?
– Жду попутку.
Женщина фыркнула:
– Ну, жди-жди. Сегодня уже проезжал один. Так несся, будто его сам дьявол за зад схватил. Loco*, – добавила она по-испански. – А это значит, что до завтра вряд ли встретится еще кто-то. Это место – настоящая дыра!
Она произнесла последнюю фразу с нескрываемой гордостью и скрылась.

Было жарко, как в печке, песок приплясывал на редком ветру. В такие моменты короткие белые занавески, такие же застиранные, как платье хозяйки, выбивались наружу, словно пытаясь взлететь. Ни птицы, ни машины не нарушали тишину. Старик, казалось, задремал, разморенный зноем. Из магазинчика не доносилось звука. Кейд облизнул губы, чертовски хотелось пить, но он не находил в себе сил встать и попросить воды, словно кресло держало его магнитом.
Он старался думать о близких людях, и все равно мысли окольным путем возвращались к Прайму. Когда Кейд учился в старших классах, то играл за сборную, поэтому внимания девочек ему хватало с лихвой, в том числе хорошеньких, из тех, что выбегают с кричалками перед матчем. С выпуклостями в нужных местах у таких девочек обычно все было в порядке. Занятый больше видимыми достоинствами группы поддержки, Кейд не особенно разбирался в тонкой натуре чирлидеров.
А красотки любили капризничать. Частенько они картинно задирали носики и демонстративно удалялись в неизвестном направлении, оставляя Кейда в недоумении и поддерживая миф о том, что каждая женщина – загадка.
Довольно подозрительным казалось, что древняя инопланетная форма жизни вела себя примерно так же. Впрочем, с выпуклостями у Прайма тоже все было в порядке. Кейд не знал, существовала ли явная взаимосвязь между выпуклостями и отвратительным поведением или такие мысли – признак теплового удара.
Впрочем, соседствовать с Оптимусом было непросто с самого начала. Кейд закрыл раздраженные от пыли глаза, мысленно возвращаясь ко времени знакомства с Праймом.
___

*Loco - сумасшедший.

Из задумчивости Кейда вывел глухой стон. Прайм, видимо, не мог больше сидеть и пытался устроиться на полу в задней части мастерской. Автобот постоянно напоминал о себе: хрипел, ворчал и откашливался, совсем как человек. Иногда Кейду казалось, будто отец вернулся с того света со своими дырявыми от «Мальборо» легкими.
Кейд поднялся из-за компьютера и обошел распластанный корпус, оставив мокрые следы: по полу опять расползались грязные маслянистые лужицы. Он заметил как-то, что темная жидкость основательно въелась в дерево. Из Оптимуса постоянно подтекало, но в ответ на просьбы залатать шланги, тот рассержено гудел.
– Худо тебе? – Кейд дотронулся до облупившейся краски на шлеме.
Прайм не отвечал, но спустя какое-то время повернул голову и принялся сверлить человека взглядом:
– Я знал времена большей чести.
Он отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена. Кейд вытер лужу. За автоботом приходилось ухаживать, как за тяжелобольным.
Ближе к вечеру Прайм снова сел, прислонившись спиной к стене, и поискал Кейда глазами. Дефекты оптической системы ограничили спектр, и сужение диапазона раздражало Оптимуса. Теперь он видел не намного лучше человека.
Кейд, услышав, что Прайм подает признаки жизни, подошел и, уперев руки в бедра, оглядел фронт работ. Пришелец походил на остров бесконечных ремонтных приключений. Сколько их еще впереди. Кейд мог заниматься автоботом, только когда тот разрешал, и только там, где было позволено, поэтому процесс грозил затянуться. Однако жизнь научила Кейда быть оптимистом.

После неудачных попыток удержаться на ногах и выйти наружу, Оптимус забрался в самую глубь мастерской и не желал подпускать человека. Он смотрел одновременно затравленно и очень сердито, игнорируя любые попытки заговорить. Кейду казалось странным, что такой большой парень боится его одного.
Со временем Прайм сменил гнев, но не на милость, а равнодушие, отстраняя человека вялым движением манипулятора. Кейд подумал, что ему как в детстве, когда на ферме жило разное зверье, придется подманивать и задабривать нежданного гостя, как недоверчивое животное. Его беспокоила потеря времени, когда он слышал, как автобот лязгает, пытаясь расположить изуродованные конечности поудобнее, и видел, как корпус сочится темной жижей. Что ни говори, а много денег за такую неразговорчивую рухлядь никто бы не дал. Наконец в сознании Оптимуса что-то переключилось, и однажды он, поглядев на Кейда вопросительно, разрешил к себе притронуться.

Теперь, когда Кейд научился справляться с волнением, то почти без опаски находился рядом с автоботом. Задрав голову, он разглядывал грудной отсек, возвышавшийся над ним, как бастион.
У него в гараже – пришелец! Кому расскажи – не поверят. Развлекая себя такими мыслями, пока взгляд бродил по бронепластинам, Кейд потерял бдительность. Прайм, опираясь на руку, медленно наклонился к человеку. Мускулы инстинктивно напряглись, когда металлическая громада замерла над ним, тихо поскрипывая и отфыркиваясь горячим воздухом. Казалось, достаточно хлопнуть в ладоши, и Прайм обвалится на него ржавой лавиной.
Автобот смотрел как-то нехорошо. Оптосенсоры – единственное до чего не добрались грязь и копоть – тлели ультрамарином в царстве ржавчины, пыли и бледных косых лучей вечернего солнца.
– Я даже отсюда слышу, как маленькое сердечко торопится куда-то, – Оптимус понизил голос, и привычный хрип превратился в едва слышный астматический свист. – Боишься меня?
– Есть немного, – Кейд, глядя в угрюмое лицо пришельца, решил, что сейчас не время врать. Ему не вовремя пришла в голову одна из «Поучительных историй», которые он читал маленькой Тессе. «Лев и мышь» – вот как называлась эта сказка. Не очень-то лестное сравнение, но весьма подходящее. (Мораль басни до него дошла позже, когда дом с мастерской взлетели на воздух).
– По одиночке вы не такие уж храбрецы, верно? Если бы вместо тебя здесь очутился один из них...
– Эй, мы это, кажется, уже обсуждали, – Кейд сделал пару шагов назад, пока не ударился бедром об угол стола, на пол посыпалась железная мелочевка.
Когда звон смолк, на мгновение стало так тихо, что Кейд сам услышал стук сердца. Не стук, а грохот, будто паровоз несется с горы. Но дальше отступать он не собирался. Нельзя поворачиваться спиной к раненому льву. Эта мысль немного отрезвила, и он опять увидел перед собой не угрозу из космоса, а существо, которому нужна помощь, даже если гордость не позволяет просить о ней. Это Кейд мог понять.

Оптимус изучал человека какое-то время, потом его взгляд смягчился. Автобот вернулся в прежнее положение и издал кашляющий звук, изо рта вырвалось пыльное облачко.
– Не надоела тебе эта суета? – спросил Оптимус через некоторые время, наблюдая, как человек раскладывает инструменты.
– Знаешь, меня всю жизнь это спрашивают. Ответ: нет, – Кейд натянул перчатки.
– Почему же ты не поинтересуешься, не надоела ли твоя суета мне?
Это Кейд постарался пропустить мимо ушей. Он начал понимать, что если реагировать на все замечания Оптимуса, никаких слов не напасешься. В то же время внутри него словно поселился черт, который в нужный момент дергал за ниточку, тогда Кейд выдавал все, как на духу.
– Есть такая мудрость: умение принимать помощь – свойство сильных натур.
– У нас что, Аяконские прения?
Кейд замолчал на секунду, сбитый с толку, но работа стояла, и он, так и не сообразив достойный ответ, сосредоточил внимание на корпусе.

Оптимус пробормотал что-то на родном языке и принялся следить за каждым движением человека, хотя предпочел бы не видеть вообще ничего. Он обдумывал нынешнее положение и находил его не только затруднительным и опасным, но и унизительным. События, подобные нынешним, мало походили на то, что происходило с ним и его командой за последние ворны – в новейшей истории Алого Знака. Миринг, храброе маленькое существо, бросила как-то, что случившееся в Чикаго на его совести. Это была правда. Как показало время, не только Чикаго. Эта правда истощала сильнее любых ран. Он не умел поворачиваться спиной к своим ошибкам, и память о них застывала на внутренних мониторах размытыми киберглифами, ее голос слышался в треске помех вместо голосов Рэтчета и Айронхайда.
Убедившись в том, что огонь по нему вести не собираются, Оптимус сперва старался сдерживаться, но когда понял, что не может ни скрыть от людских глаз трясущихся манипуляторов, ни удержать в поврежденных емкостях отработанный энергон, перестал смущаться и отдался позору с головой. Видели бы его сейчас десептиконы... Видели бы его автоботы. Чувствительные Искры не любят смотреть на павших титанов, выставленных на потеху толпе. Поэтому он уничтожил Сентинела, не дав ему договорить последних в жизни слов. Он не хотел, чтобы великий Сентинел Прайм унижал предсмертной возней свое былое величие. Милосердие – не дать своему врагу ползать перед тобой на коленях в память о том, кем он был раньше. А теперь у него самого нет сил даже на то, чтобы устоять на ногах.
Мысль о том, что другим автоботам, возможно, приходится не легче; а также мысль о маленьких устройствах, отщелкивающих на шкалах время его жизни – детекторах энергона, которые предназначались для поиска десептиконов, а теперь и автоботов – наконец позволили оставить жалость к себе и смириться с присутствием человека и его неуемным желанием копаться в лидерской начинке. Оптимус считал любознательность, энтузиазм и упорство в достижении поставленных целей хорошими качествами, до тех пор, пока сам не оказался среди этих целей. Однако чем быстрее он восстановится – тем быстрее уберется отсюда. Оставаться надолго он не мог да и место это не отвечало его вкусу. Иногда, разглядывая пыльные переполненные стеллажи и столы, он вспоминал чистый, светлый ангар на Диего-Гарсия.

Прайм отвернулся, когда сигналы от оставшихся в строю тактильных датчиков стали интенсивнее. Этот человек расхаживает по главнокомандующему, как по газону, да еще на каждое его слово находит своих десять. Разумеется, он не читал протоколы НЭСТа по межрасовому этикету. Зато у человека были ловкие руки, которые могли добраться туда, куда до сих пор приникали высокоточные инструменты Рэтчета. По этой же причине прикосновения становились слишком личными. Оптимусу это не нравилось. Стоило бы и на такой случай разработать директивы. Несмотря на очевидную необходимость мыслить здраво и беспристрастно, ему с трудом давался баланс между потребностью в помощи и доступностью внутренних систем представителю расы, доверие к которой исчерпало себя.
Сейчас от манипуляций человека механизмы в брюшной секции поджались, насосы встрепенулись, проталкивая по топливопроводам загустевший энергон. Узлы соединительной системы мягко, едва заметно сместились, доставив своим перемещением едва различимое на фоне нейросенсорного пожара удовольствие. Оптимус понял, что опять подтекает: с бока и в паху.
– Хватит! – Автобот раздраженно вскинулся, и Кейд едва успел выбраться из его горячих двигающихся внутренностей. – Это переходит все рамки приличий. Я не разрешал забираться в Прайма так глубоко.
– Ты себя вообще слышишь? – сказал Кейд, стряхивая густую смазку с рук. От специфического, сильного запаха его немного повело. – Да какие приличия? Ты эти лужи видел? Кто их сделал? А паленой резиной, чуешь, как несет? Я тебе помочь пытаюсь... Да к черту тебя! – Кейд отошел от автобота.
– Я ухожу, человек, – заявил Оптимус и стал подниматься, кряхтя и опираясь манипуляторами о пол.
Зрелище было жалкое и Кейд отвернулся. Подхватив бесполезную пушку, Оптимус медленно и тяжело прошагал до выхода, прикрывая ладонью отходящие пластины и ощущая, как томительно отдается в теле ход сервоприводов. У дверей он повернулся.
– Разве такого я ожидал, пересекая галактику в поисках нового дома? Корчиться в луже собственной отработки? Неужели Прайм достоин такого бесславного финала? Вы, люди... – его лицевые пластины перекосило.
Кейд, проследовав за ним, решил, что не помнит, когда это его назначили главным по всей человеческой кухне, кроме того, у него больше не было сил серьезно глядеть на этот вечно недовольный рот.
– Знаешь, мне кажется, ты вообще не собираешься к своим, раз не хочешь, чтобы тебе помогли. Давай, бери ноги в руки, как это у вас делается, и дуй, куда хочешь.
Оптимус какое-то время молчал, поводя головой, словно принюхиваясь. Потом в упор посмотрел на человека.
– Может, хватит уже выпендриваться? – Кейд отшагнул в сторону, приглашая вернуться.
Прайм в последний раз осмотрел двери, словно взвешивая шансы, и поплелся обратно. Он осел у стены, рассыпая осколки стекол грудной пластины.
– Что ж, я слаб и я сдаюсь. Ты меня победил, ты достойный представитель своего племени, ты...
– Не заводись, – пробормотал Кейд.

«Не заводись,» – Кейд сказал это и перед тем, как Оптимус выставил его из кабины. Непонятно, как Прайм вообще мог кем-то руководить с таким вздорным характером, разве что самыми безропотными да и те разбежались. Куда правду спрячешь – как говаривала мать Эмили, глядя на ее растущий живот. И все же, Кейд отругал своего черта за то, что и в этот раз не сдержался. Ржавчина ушла с корпуса, но в душе Оптимус оставался каким-то поломанным и нуждался в защите, а не в правде.

В воспоминаниях Кейд потерял счет времени и вздрогнул, когда черноволосая женщина появилась в окне и сунула ему бутылку воды и промасленный пакетик с сэндвичами.
– На, подарок от заведения.
– Я на мели.
– Да по тебе заметно! – Она расхохоталась, продемонстрировав ровные белые зубы. – Я ж говорю: подарок. Бог учит нас состраданию.
Она вновь исчезла.
Это была первая еда за долгие часы. Быстро покончив с ней, Кейд ощутил, как подкрадывается беспокойство. Пока он тут рассиживался, до Оптимуса уже могли добраться люди в черном. Что там Прайм плел ему про обязательства? За ним самим нужен был глаз да глаз.
– Мне пора, – Кейд поднялся, собираясь поблагодарить хозяйку.
Он заглянул с улицы в окно, однако женщина – он даже не узнал ее имени – словно растворилась в воздухе, только занавески вяло шевелились и солнечные лучи скользили по бутылкам на прилавке и стеклянным бусам, зачем-то развешенным на стенах.
Кейд повернулся к старику:
– А где... – он осекся.
Мужчина вынул трубку изо рта, поднял голову и посмотрел на него ясными, почти прозрачными глазами. Взгляд был внимательным и лукавым, будто старик прятал за бледно-голубыми радужками какой-то необычайный секрет. Кое-кто уже смотрел так на Кейда однажды и приоткрыл тем самым дверцу из одного, человеческого мира в другой. И оттуда, из нечеловеческого, сквозило; жутко сквозило, по правде говоря. Старик прищурился, десятки тонких морщин разбежались дорожками от уголков глаз. Он кивнул в сторону дороги.
Пока Кейд собрался что-то сказать, глаза затянула пелена, и старик опять уставился в песок, посасывая мундштук.
Кейд постоял в растерянности еще немного. В таком тихом сонном месте ждать непонятно чего можно было хоть дни напролет. А в другом месте за это время могла произойти беда. Простившись со стариком, который так и не сказал ни слова, Кейд позвонил Лукасу в последний раз, но тот не ответил. Стоя у телефонной будки, Кейд обратил внимание на то, чего раньше не замечал: недалеко от обочины лежали припорошенные ржавым песком белые кости пустынного зверя. Братец Койот определенно на что-то намекал пустыми глазницами.

Шагая вдоль белой полосы дорожной разметки все дальше от магазина, пока тот не скрылся из виду, Кейд размышлял о том, что за ерунда творится вокруг. Остатки воды, плещущейся в пластиковой бутылке, доказывали, что женщина и старик не померещились, хотя Кейду казалось: вернись он сейчас, у поворота не будет ни магазина, ни телефонных будок, только горячий песок и звериные кости. Может, Братец Койот предупреждал о том, что лучше не оборачиваться? Кейд поморщился: ему и так слишком многое мерещилось.
Скалы становились ниже, превращались в осыпи, крошившиеся у земли в пыль. Вскоре остались позади и они, и теперь вокруг была только дикая палевая пустошь с низкими колючими кустами, редкими деревцами и желтой травой. Солнце стояло ниже, но жара не спадала.
Кейд рассчитывал добраться до следующей заправки и позвонить оттуда, либо встретить хоть какую-нибудь машину, либо идти, пока не придумает еще что-нибудь, кроме поедания змей. В конце концов, его далекие предки осваивали Юг и не жаловались, а значит и ему жаловаться было не не что. Джон Уэйн, например, никогда не падал духом, знай, скакал на лошади, постреливая из револьвера. В кинотеатре, где Кейд нашел Оптимуса, висели потрепанные афиши с молодым и старым Уэйном в неизменной ковбойской шляпе. Кейд опять стал думать про Прайма. Если доберется до автобота раньше «Могильного ветра», непременно даст ему в рожу, невзирая на весовую категорию.

Над равниной царила тишина, все живое пряталось от зноя в ожидании ночи, поэтому густой, утробный гул Кейд услышал даже раньше, чем увидел цветное пятно в мареве на горизонте. Он сошел с дороги и стал ждать, собираясь с мыслями.
Скоро Оптимус в своей ужасной манере застопорил колеса на полном ходу. От звука трущихся об асфальт шин у Кейда заныли уши. Когда грузовик поравнялся с ним, Кейд почувствовал жар нагревшегося металла. Хром так сиял на солнце, что было больно смотреть. Дверца раскрылась, открывая доступ в кондиционированный рай.
– Я был не прав, – сказал Оптимус.

Кейд только руками развел. Когда Оптимус стоял рядом и называл его по имени, желание покончить с инопланетной историей быстро пошло на убыль. Кейд не умел долго сердиться, даже если специально себя накручивал. Кроме того, может быть, Оптимус и вел себя, как сукин сын, но это был его сукин сын и Кейд был рад снова его видеть.
Он не стал дожидаться повторного приглашения и сел в кресло водителя, с хозяйским видом оглядев кабину. Здесь все было по-прежнему: на спальном месте лежали KSI-дрон и бейсболка, валялась разная полезная мелочь. На соседнем сидении висела куртка, и лежала мятая, но чистая футболка – последнее ценное приобретение, за которое, правда, пришлось заплатить, поскольку граждане проявили бдительность. Пока Оптимус разворачивался, Кейд переоделся и откинулся в кресле, дав отдых гудящим от усталости ногам.
Оптимус больше ничего не сказал, но Кейда это устраивало. Главное, что он внутри кабины, а не снаружи.
Шум двигателя смешался с шелестом радио, дорога снова убегала под капот, на котором плясали солнечные зайчики – это показалось таким привычным, даже по-хорошему будничным, что Кейд улыбнулся, наверно, впервые с того момента, как оставил дом.
Он слушал новости, потом долго глядел в окно, пока демон по имени Раздражающее Безделье не умостился на соседнем сидении. Кейд успел обнаружить одну неприятную вещь: ему нечем было занимать себя в пути, даже следить за дорогой не было нужды. Он совсем не привык сидеть без дела, а когда мужчине нечего делать, он начинает пить. Или выходить из себя, слушая, как его пропесочивает собственный грузовик. Сейчас Оптимус молчал, и Кейд, не найдя ничего лучше, вернулся к новостям, на его удачу спортивным.

Вечерело. Низкое солнце зацепилось за далекие горы, как оранжевый воздушный шар. Все вокруг стало рыжим, красным, пламенным, перерезанным напополам черной остывающей дорогой. Цвета были ярким и ядовитым, как в старых техниколоровских фильмах.
К этому времени Кейда беспокоили более насущные дела, чем счет "Хьюстон Тексанс": желудок сводило от голода, а когда Кейд последний раз был в душе и лежал в кровати, у которой не нужно было спрашивать разрешения снять штаны – он и не помнил.
Он порылся в карманах куртки и решил, что оставшихся денег хватит на ужин и кровать попроще. Часть из них он заработал уже в пути. Как-то помог тучному, утомленному водителю разгрузить грузовичок у одного из многочисленных магазинов, подвинтил кондиционер в другом. Кейд тренировал свою паранойю, но незнакомцы, платившие ему небольшие, легкие деньги, обладали приятным свойством: они были слишком заняты собой, слишком ленивы и разморены зноем, чтобы разглядывать его небритую, ничем не примечательную – тут Кейд был с собой честен – физиономию, поднимать телефонную трубку и звонить копам за простое патриотическое спасибо. Деньги обещали только за грузовик, это он подглядел в одной из местных газет. (Там же Кейд к своему удивлению прочитал, что не отправился в бега с инопланетным противником, а угнал дорогой тягач. Шумиха вокруг Оптимуса была не такой уж громкой. Это наводило на мысль, что ребята в черном вздумали провернуть какой-то фокус под носом у властей и лишний ажиотаж вкупе с тысячами заинтересованных в грузовике гражданских им ни к чему.) Да и не были эти края богаты на любителей копов.

Все равно налички было мало. Кейд продолжал надеяться, что позже, даст бог, удастся встретиться с Лукасом. В противном случае остается грабить поезда, набитые золотом. Привет Уэйну.
Оптимус выслушал его, и Кейду пришлось ждать еще около часа, пока грузовик не остановился рядом с маленьким двухэтажным зданием с терракотовыми стенами, ютящимся на залитой асфальтом площадке у основания нового скального хребта. На вывеске значилось просто «Мотель». За ним в ряд шли еще несколько одинаковых строений, включая бар и магазинчик. Из-за угла появилась патлатая собака и облаяла незваных гостей. Других признаков жизни не было, только из бара доносились приглушенные голоса, а у его стены стояли два начищенных «харлея», словно декорация к «Беспечному ездоку».

Кейду не очень-то хотелось расставаться с Праймом, но нормальная человеческая жизнь с ее бытовыми удобствами манила, как никогда прежде.
Выбравшись из кабины, он прихватил куртку и сообщил правому колесу, не решаясь смотреть в лобовое стекло, что с него хватит экспериментов внеземного разума над человеческими существами. Оптимус не отреагировал. Кейд заметил, что на решетке и бампере нашли свой конец десятки крохотных насекомых. Автоботу тоже не помешал бы душ. Он подумает об этом, когда разберется со своими делами.
Совсем скоро Кейд вошел в мотель и огляделся. Внутри царил тот же светло-коричный цвет, стояли стойки со старыми журналами и газетами. Видеокамер, как в магазине, он не увидел. На правой стене висел большой плакат со скорпионом, венчающим надпись «Мескаль», на левой – реклама «Будвайзера». На стене за стойкой были прибиты доска с расценками и полки, на которых стояли какие-то дикие на вид сувениры и выключенный телевизор.
За деревянной стойкой развалился парень и листал газету. Он был одет в голубую рубашку и узкие брюки. Лицо скуластое и неприветливое, верхнюю губу украшала ниточка усов. Кейд на всякий случай не стал снимать бейсболку, предполагая, что в газете – если она свежая, конечно – вполне может оказаться его портрет. Парень оторвался от чтения и сфокусировался на посетителе. Он грыз зубочистку и разглядывал Кейда, но не лицо, а мятые джинсы и грязную куртку. Потом слегка перекинулся через стойку и еще некоторое время зачем-то пялился на его ботинки.
– Президентский люкс, я полагаю? – Зубочистка переместилась из правого уголка рта в левый.
– Да, и девочек в номер, – Кейд положил на столешницу смятые купюры.
Парень быстрым движением, словно ящерица языком слизнула, взял деньги. Через секунду на столе лежал ключ с деревянной биркой. Настоящий олдскул.

Закрыв за собой дверь крохотного номера на втором этаже, Кейд сразу отправился в душ и долго оттуда не выходил, смывая грязь и пот и повторяя «боже, боже». После, в маленькой светлой комнате он упал на кровать перед включенным телевизором с бутылкой колы. Про Оптимуса он и думать забыл и после ужина быстро уснул.
Во сне он шел по черной дороге вдоль черных скал. Когда переставал дуть холодный ветер, он слышал прямо за спиной мягкие шаги. За ним крался, припадая брюхом к покрытой серебристой пыльцой земле, колдовской зверь с глазами-лунами, на обратной стороне которых таился страшный секрет. Но если Кейд оборачивался, то никого не видел, только получеловеческий силуэт мелькал на границе зрения, в трещине между мирами. Тьма текла мутными ручьями из пустых глаз Койота, вибрировала и размывалась, превращаясь в женский смех.

Очнувшись, но не открывая глаз, Кейд сообщил, что видел во сне какую-то странную хрень, и более того, всякая подозрительная ерунда теперь буквально громоздилась, как кучи мусора, там и сям, куда ни ступи, даже при свете солнца. Не дождавшись ответа, он вспомнил, что заснул на кровати, которая не умеет разговаривать.
Разлепив веки, он нашел часы, было четыре ночи. На экране телевизора все еще мелькали черно-белые картинки, но за окном царила тьма такая же густая, что и во сне. Отличное время, чтобы обмануть во второй раз. Тогда позор ему, человеку. Кейд, застегивая на ходу джинсы, подошел к раскрытому окну и поглядел вниз.
На площадке стоял только грузовик. Лунный свет смешивался с тусклым свечением фонарей и обрисовывал контуры кабины. Кейд знал, как выглядит Прайм: очень одиноко.

Через несколько минут после того, как раздалась трель звонка на стойке, администратор, словно призрак, появился из темноты первого этажа. Он сонно потягивался, но уже прилепил сигарету на нижнюю губу. Парень посмотрел на Кейда. Зрачки были расширены так сильно, что почти скрывали цвет глаз.
– Деньги не возвращаем, – сказал он, узнав наконец ключ, который Кейд положил на столешницу, и начал шариться по карманам.
Кейд махнул рукой, но увидев зажигалку, кивнул на нее. Парень скорчил рожу, и закурив, бросил полупустой пластиковый футлярчик Кейду.
– Подарок от заведения, – он повесил ключ и удалился во мрак.
– Прямо долбаное Рождество, – сказал Кейд сам себе, захватив со стойки газету, перед тем, как выйти на улицу.

Когда он подошел к Оптимусу, тот оживился, включив ближний свет и габаритные огни. В синей подсветке грузовик выглядел почти празднично. Кейд еще раз окинул его взглядом с бампера до выхлопных труб, возвышающихся над огромной кабиной, и подумал, что у него наконец-то есть машина, соответствующая амбициям.
– Время твоего досуга еще не подошло к концу.
– Досуга, – Кейд фыркнул. – Где только слов таких набрался.
Прайм отмолчался и Кейд пожал плечами. Он обещал вернуться рано утром, но какой дурак будет валяться в кровати, если на улице ждет живой робот?
– Я был разгневан,– сказал Оптимус через некоторое время, медленно подбирая слова. – И я сожалею об этом. Нельзя бросать своих. В этом нет ни капли чести.
– Ладно, давай начнем сначала. Меня зовут Кейд Йегер, я инженер.

Газета и сухие ветки быстро разгорелись, и Кейд с довольной улыбкой сел на большой камень у костра, положив зажигалку в карман. Пустынные волчата могли быть довольны.
Человек и робот снова забрались в даль, откуда не было видно ни дорог, ни фонарей. Об этом попросил Кейд. Не такая уж это и плохая идея – сидеть черти где под звездами и думать о всяком. К этому начинаешь привыкать, как к постели, у которой на все свое мнение.

Полная, совсем белая луна царила на черном небе над ожившей пустыней, наполненной звуками скрытной ночной жизни.
Оптимус сидел тихо – непривычно, учитывая его природу – только едва слышно жужжал оптикой, фокусируясь на огне, как будто видел его впервые в жизни. Кейду нравилось, что автобот садится рядом за компанию, а не ожидает где-то в виде транспорта. Сейчас казалось странным, что раньше Кейд жил и не думал о том, что где-то еще живет Оптимус. Может потому, что все время, как бы это сказать, выкручивался и не успевал следить за новостями.

Прошло около семи лет с тех пор, как автоботы прибыли на Землю. Уфологи и фантасты, наверно, поначалу с ума сошли от радости. Но как это бывает с любым явлением человеческой жизни, постепенно волна интереса спала, и СМИ стали пестреть новыми заголовками, прерываясь иногда на возмущенные статьи по поводу очередной разборки роботов и финансовую аналитику ущерба, нанесенного человеческим городам в ходе их стычек. Автоботов быстро прибрало к рукам правительство и потрясывало ими для устрашения как частью ядерного арсенала во время военных конфликтов, так что простым смертным не удавалось их видеть. Однако после Чикаго власти старались избавиться от автоботов, как от токсичного мусора. Оптимуса выбросили на политическую свалку, а Кейд его подобрал, как подбирал до этого другой хлам. Эта мысль его позабавила.

– Я должен признать, – начал Оптимус.
Его указательный палец нацелился на Кейда, как обычно случалось в начале монолога «вы, люди». Но он только поскреб Кейда по плечу.
– Я говорил, что ты не видишь себя, но это я смотрел недостаточно внимательно. Я смог оценить последствия только на расстоянии. И я рад, что успел исправить хотя бы эту ошибку.
Лицевые пластины задвигались, словно Оптимус пытался собрать какое-то незнакомое прежде выражение, но в конце концов он просто протянул ладонь. Кейд собирался хлопнуть по ней пятерней в знак окончательного перемирия, но вместо этого прижался к холодным пальцам губами.
– Это зачем? – мягко спросил Оптимус.
– Просто... местные обычаи.
Кейд смешался и, встав с камня, отсел подальше. Однажды к нему тоже полезли с «обычаями» в одном из прокуренных баров Далласа. Кейд хорошо запомнил кривые зубы парня, который пытался к нему прижаться. Очень скоро этот малый подбирал их из кровавой лужицы на полу, а Кейда выставили, предварительно попросив больше в приличном заведении не появляться. В конце концов, на дворе уже не шестидесятые.
Однако Прайм честь, видимо, защищать не собирался и в драку не полез. Вместо этого он постучал ладонью по земле рядом с тем местом, где сидел. Досадуя на поспешность, подходящую больше обрадованной собачонке, скачущей к хозяину, нежели взрослому мужчине и отцу, Кейд вернулся обратно. Он предпочитал не углубляться в рассуждения о том, почему его достаточно раз позвать и он уже тут как тут. Может быть, мораль басни заключалась в том, что Оптимус никак не умещался в рамки его представлений о жизни. Оптимус – это совсем другое дело.

Они сидели молча под всевидящем космическим оком, посреди бесконечности, дополняя одиночество друг друга, и Кейду этого хватило, чтобы на мгновение почувствовать себя счастливым, как бывало давно, будто в другой жизни, когда берешь девочку за руку (сначала это были разные девочки, потом только Эмили) и сбегаешь с ней из школы, как поступают все нормальные подростки, чтобы прятаться в кинотеатре, целоваться и просто сидеть до конца сеанса, не расплетая пальцев и балдея друг от друга.
– Я встретил странных людей, – сообщил наконец Кейд, когда на горизонте появились проблески розового, а значит, наступало время продолжить путь. – Они были добры ко мне, хотя я даже не просил.
– Я тоже встретил таких людей, – сказал Оптимус и легонько толкнул его в бок.