Сигнал отбоя прозвучал с джоор назад. Все автоботы давно разошлись по квартам и уже наверняка пребывали в подзарядке. Все, кроме него. И никакая усталость и недопустимо низкий уровень заряда в системах не могли заставить его погасить окуляры. Уж лучше проверять сводки, отчёты, приказы. Как Праул. Хотя он не был Праулом, и однообразный актив тактика тяготил его своей нескончаемой монотонностью. Но это было не в пример лучше, чем жалкая пародия на отдых, каковую он получил в отместку за свои неверные решения. Подумать только, он — Оптимус Прайм, — и боится оставаться один в собственном отсеке…

Но — да, он боялся. Боялся прийти в себя не в одиночестве… А такое уже случалось. Хотя блокировку замка он проверял регулярно, как старый параноик. Стальные губы под маской искривились в горькой усмешке. Какая ирония — вести себя словно съехавший с катушек Ред Алерт и подражать при этом Праулу: именно тем ботам, кого он так не любил. Уважал, но не любил.

Тяжело опустившись на платформу, Лидер автоботов уставился в серый потолок, по которому плясали тусклые блики отбрасываемые терминалом. Он стал бояться темноты. И тишины. После Земли, после той маленькой органической планеты, где он так и не смог расстаться с теми, кто занял в его Искре особенное место по праву. С теми, кто долгой, верной дружбой и беспрекословной службой не только фракции, но и ему лично, честно заслужили право на отдых. И деактив. Они всегда шли следом, прикрывали спину и протягивали манипулятор помощи когда того требовалось. Эти меха были с ним до самого конца, свято веря в его идеалы и не усомнившись ни в едином слове. Рэтчет, Айронхайд, Джазз… То стабильное, крепкое трио, на которое Оптимус всегда мог опереться. Только позови, и друзья всегда приходили. Столь же беспрекословно вернулись они и из Колодца Всех Искр, когда он позвал их своей искалеченной Искрой, всей своей сущностью, страшась и не желая принимать безжалостную правду. Он позвал, а Матрица усилила зов, заставив погасшие Искры пульсировать вновь. Нанитная краска наполнилась яркостью, окуляры зажглись знакомым ровным светом, но вот то, что отражалось в их глубине… Отныне Оптимус боялся оставаться наедине со своими самыми близкими товарищами.

О, нет! Они не набросились на него с упрёками, вопросами или недовольством от грубого вмешательства в естественный ход событий. Они встали, как и раньше, рядом, прикрывая спину, протягивая манипуляторы. Джазз всё также охотно шутил и громко смеялся; Рэтчет, как и в старые добрые времена, заведовал медбеем; Айронхайд охранял своего Прайма. Они остались автоботами: честными, добрыми и благородными — настолько, насколько это могла позволить война. Но иногда… Иногда они как будто спотыкались о реальность, в которой им больше не было места. Тогда они замирали, их взгляд терял осмысленность и медленно, словно примагниченный, неизменно перемещался в сторону Оптимуса. Они глядели сквозь него и как будто не видели. А может и правда в эти моменты они видели нечто иное, не доступное живым меха, если вообще замечали хоть что-то. Потом кто-то окликал их или происходило что-то поблизости, трансформеры резко вздрагивали, встряхивались, но их окуляры мигали удивлённо и растерянно, как после долгого стазиса. А спустя всего лишь мгновение они снова становились его хорошо знакомыми, проверенными временем и перипетиями товарищами. Но вот эти самые долгие, невыносимые клики провала в никуда Оптимус боялся до дрожи в системах.

Ему казалось, он видит в остановившихся взглядах немой вопрос "За что?" Но разве можно объяснить, что он просто испугался? Как можно говорить о том, что свой комфорт он оценил превыше чужого благополучия? Ведь он Прайм — оплот справедливости, благородства и честности. Но вот его поступки говорили об обратном. Конечно, это навсегда останется секретом между ним и мудрой вечностью. Ведь время, хоть и неумолимо спешит вперёд, всегда остаётся безукоризненно молчаливым. Оно умеет хранить любые тайны. Но глядя иногда как неуверенная улыбка проступает на лицевой лейтенанта, и тот смущённо оглядывается по сторонам, будто мучительно вспоминая зачем он здесь; или как Рэтчет с неверием буравит взглядом вдруг заклинившие пальцы; или как Айронхайд хмурит фейсплейт, с тоскою изучая далёкий горизонт, Оптимус чувствовал, что отобрал у них нечто куда более важное, чем просто веру. Он отобрал у них самих себя. И теперь собственный страх нарастал снежной лавиной. Ведь каждое наше решение имеет свою цену. Какой же счёт предъявят в итоге ему?

Активируя оптику после неспокойной подзарядки, Прайм больше всего опасался увидеть подле себя молчаливо стоявшего Рэтчета. Врач ничего не делал в такие моменты: просто стоял в изголовье платформы и смотрел едва тлеющими линзами на того, кто вернул его в мир живых. Вернул, но вот до конца оживить забыл. Искра Рэтчета исправно горела, повинуясь приказу Великого артефакта и несгибаемой воле самого Первого, да вот зацепиться за настоящее никак не могла. Рэтчет, может, и хотел бы быть собою прежним, — он ещё помнил, каково это, — но уже не мог. Как и Джазз, как и Хайд. Каждый из них продолжал прерванный было актив, но больше не получал от него удовольствия. Они пили энергон, не чувствуя вкуса; они говорили с друзьями, не испытывая в этом потребности; они исправно исполняли приказы, не интересуясь результатами. Иллюзия действительности. Живая инсталляция загубленных надежд.

Чувствуя спиною тяжёлый, лишённый привычного тепла взгляд Айронхайда или замечая притаившегося в тенях Арка лейтенанта, Оптимус не мог избавиться от чувства, что на него охотятся. От этого было не скрыться и никак не абстрагироваться. Его так и не умершие бойцы легко смотрели в самую суть, непринуждённо проникая под толщину сверхпрочной брони, заглядывая в Искру, давно усиленную Матрицей. Они безошибочно угадывали его слабость, питались его страхами, уверенно шли на запах его обречённости. И каждый раз, когда он тонул в парализующем пустом взгляде своих бывших друзей, ему хотелось заорать в ответ:

— Оставьте меня, уходите к своим — туда, в темноту, куда вы так стремитесь! Я отпускаю вас. Нет, я повелеваю вам уйти!

Но он так и не смог нарушить тишины, проглатывая заготовленные слова. В его желаниях не было толку. Это была всего лишь ложь. Ведь он также как и они уже давно был мёртв. А мёртвые не повелевают живыми…