Его роста едва хватило, чтобы встать точно под Искрой. В эту же секунду я ощутил странный импульс. Что-то ожило внутри меня и отозвалось всплеском небывалого блаженства. А в процессоре метнулся запоздалая мысль - живое поле человеческого существа вполне конгруэнтно схемам утраченной связи… Связанная форма информации содержится в каждой системе. КАЖДОЙ! Но возможно ли это?
Похоже, моя Искра и Душа никому не известного изобретателя из Техаса, человека по имени Кейд Йегер, знали это гораздо лучше нас обоих.
Я едва успел синхронизировать наши поля и увидел его внутри себя настолько четко, словно нас специально проектировали друг для друга. Сначала его тело отобразилось на моих внутренних экранах в виде схемы. Руки, ноги, голова напоминали пятиконечную звезду. По лучам звезды текло пламя. Его жизнь внезапно стала моей. Я сумел разложить ее на кванты информации, залпом прочитав его, словно осушив куб энергона.
Затем произошла более глубокая синхронизация, и он стал многомерным сгустком энергии. Его конфигурация была настолько сложна, что больше напоминала шар с маленькими протуберанцами, похожими на тонкие золотистые волосы. Из центра этой фигуры шло мягкое сияние. Что-то теплое и бесконечно нежное забилось в мою рану. Что-то, имеющее не меньшую ценность, чем все в мире звезды, сошло внутрь меня и поселилось теплым комочком в том месте, где уже даже перестало болеть, где холод и пыль осыпающегося металла праздновали триумф смерти.
Третий уровень синхронизации произошел на самых тончайших структурах. Человек изменился еще больше. Теперь он вырос и превратился в большой оранжево-голубой овал. Оранжевый центр напоминал плавильни Юникрона, края цвета пламенеющей нежнейшей голубизны – Окуляры Праймаса. Его цвета сливались с моими. Это и была Душа - чистая и бессмертная душа существа, как и моя, в незапамятные времена родившаяся из света звезд. Она была мягкая и твердая одновременно. Она вела себя как кристалл безупречной чистоты - чище, чем рубины, использующиеся в квантовых генераторах, тверже ядра атома, мягче эфира. Язык физики и математики выбрасывал в мой процессор образы, коробящие меня своей грубостью. Но только так я мог осознавать то, что чувствовал. И я чувствовал и знал – этот живой кристалл сможет удержать весь поток…
Энергия, прошедшая через его тело, была чудовищна. Это длилось один квант времени. Ничтожную долю секунды с гигантской минусовой степенью.
Однажды, перед самой войной, мой учитель Сентинел Прайм внезапно прервал свою беседу о теории Сингулярности и Времени и, вместо этого, стал рассказывать мне древние легенды. Видимо, он устал и его что-то тревожило. Я не хотел думать, что в эту минуту он мог размышлять о договоре с десептиконами. Я просто вспоминал печальную лицевую пластину того, кто был мне самым дорогим существом во Вселенной, его мудрые голубые линзы и низкий голос. Он говорил мне о Праймасе, создателе Олл Спарка и Юникроне – создателе Хаоса. Я понимал, что все это не более, чем образы, в которые облечены сухие физические законы, полные скучных формул и цифр. И тем более забавным было слышать от моего сурового учителя такую трактовку законов мироздания:
«Времени нет, ибо это всего лишь МЕРА ИЗМЕНИЯ процессов разрушения и созидания, происходящих в мире. Вселенная каждый раз обновляется, а время – это всего лишь квант небытия, после которого ты видишь новый порядок. Это всего лишь квант темноты, за которым снова наступает свет, ведь Праймасу иногда нужно моргать, чтобы обозревать мир снова…»
И вот я ощутил это воочию. Праймас моргнул. Бытие и Небытие соседствовали рядом, разделяясь отрезком времени, который по человеческой системе исчисления был представлен в виде единицы с сорока тремя нулями перед запятой.
Одного кванта было вполне достаточно.
Ноги человека, стоящие на черной кляксе ядовитого расплава, на мгновение стали порталами, через которые хлынула энергия. И когда гипотетический Праймас вновь открыл глаза - к нам вернулась НАША реальность.
Я выхватил его из собственной груди в тот момент, когда на выпуклом боку реактора, залитом бесформенной массой, появились первые признаки возвратной кристаллизации. Я держал его в ладони. Он был в полном сознании. Без ожогов и почти без одежды - расплавились металлические крепления его фартука, и я обронил этот кусочек ткани. Я оглядывал его обнаженный торс, ища повреждения, но он был невредим. Его короткие черные волосы стояли дыбом. Он улыбнулся.
- Я вспомнил этот термин, Оптимус. Это называется…. негэнтропия!
Только зарегистрированные участники
могут голосовать
