Rode down the highway
Broke the limit, we hit the town,
Went through to Texas, yeah Texas
And we had some fun.
AC/DC
*
Пустынные ночные дороги уводили все дальше от дома, южный ветер не поспевал за оборотами колес. Жизнь теперь исчислялась не днями, а милями. Время замедлялось, терялось в угасающей летней истоме, а терпение было на исходе. К густому гулу двигателя грузовика присоединилось более высокое и раздраженное рычание чужих моторов.
Произошло именно то, чего Кейд и ожидал. Откликнувшиеся на сигнал Оптимуса автоботы не спешили принимать человека в свою команду. Ну, а он, честно признаться, предпочел бы продолжать путь наедине с Праймом.
Впрочем, говорить ему об этом не было смысла. Посмотрев хроники боевых операций «Могильного ветра» с украденного KSI-дрона, Оптимус перестал разговаривать с человеком, не включал больше музыку в салоне. Не комментировал в своей обычной манере его присутствие внутри кабины, не пытался подтянуть ремни. Только гнал вперед по трассе с упорством танка. К лабораториям в Чикаго. Теперь они ехали подолгу, почти без остановок. Пейзажи сменяли друг друга калейдоскопом лесов, скалистых гряд и городков, удручали однообразием равнин. Кейд уставал рассматривать их и отворачивался, разглядывая немой салон. Прайм не отзывался на прикосновения и не реагировал на просьбы, кроме тех, когда Кейд спрашивал об отдыхе, если становилось совсем невыносимо. Тогда грузовик резко сворачивал с дороги, уводя автоботов подальше от трасс. Они рыли колесами камни и песок, прятались, ждали, пока человек придет в себя после многочасовых переездов.
Время близилось к полуночи. Местечко оказалось глухое, обрывавшееся на юге утесами, уходящими к шумной реке. В противоположной части были видны следы пожара, подъевшего лес: почерневшая кора; одиноко торчащие древесные скелеты сторожили своих уцелевших братьев чуть поодаль, где живой лес продолжал вести обычную жизнь. Посередине – облысевшая поляна, на которой сквозь рыжий песок и серую золу пробивалась новая трава.
Автоботов пейзажи Среднего Запада волновали мало.
– Если мы будем продолжать так тормозить, то и за галактический цикл туда не доберемся, – Кроссхейрс глянул на Кейда через плечо.
Хаунд фыркнул. Прайм остановил их коротким движением руки, и боты разбрелись, подзадоривая друг друга и лязгая оружием.
К автоботам было сложно привыкать. Кейд не мог утверждать даже, что привык к Прайму. Это был бесконечный процесс, похожий на аттракцион. То, вроде бы, ровный отрезок, но спустя секунду тебя уже несет на полной скорости вниз или подбрасывает вверх, и ты возвращаешься к тому, с чего начал – к неизвестности.
Другие трансформеры тоже были тяжелые, шумные, занимали немало места и постоянно задирали друг друга. Они не походили на вымуштрованных солдат, скорее на сборище разношерстных бродяг, что проводят ночи под мостом. Дела у них нет, дома тоже. Днем они таскаются со своим убогим скарбом по задворкам мира. Ночью возвращаются к грязной речке у крошащихся бетонных опор и напиваются вдрызг. Кейд легко мог представить эту банду космических бродяг, дерущихся в куче хлама за последнюю канистру бензина. Он поймал себя на мысли, что уже делает ставки. Только горящей мусорки для полноты картины не хватало. Кейд, поджигая хворост, подумал, что сейчас обеспечит им эту декорацию.
Человек предложил свою помощь, роботы согласились. На этом их желание общаться с ним иссякло. Он действительно мог быть полезен автоботам. Полезен, но, судя по всему, не особенно нужен. Вот уж счастье. Автоботов можно было понять. Однако, если разобраться, на Кейда им не за что было злиться. Впрочем, они не злились. Они его просто не брали в расчет.
Дрифт проигнорировал Кейда полуулыбкой и вежливым кивком. Хаунд – басовитым смехом и пожеланием не попадаться ему под колеса. Кроссхейрс делал вид, что вообще его не замечает. Возможно, Би мог бы составить компанию, но он вел себя так нервно, что Кейд сам предпочитал держаться от Камаро подальше.
Глухое молчание Прайма, продолжающееся день за днем, сначала приводило в недоумение, а потом в уныние, стискивающее грудь намного ощутимее ремней безопасности. Оптимус словно скрылся в другом, недоступном человеческому взору мире, где было всё: его собственное особенное лето, его братья, его родная планета, его предназначение, очень далекое от того, чтобы пачкать колеса грязью человеческих дорог. Всё, кроме Кейда. В конце концов, удивляться нечему: это Прайм уникальный и незаменимый, а он, Кейд, совсем обычный и таких на этой планете еще миллионы. Вот он и свалился с верхних строчек автоботского хит-парада.
Сейчас Кейд думал, что лучше было бы бросить все это и вернуться к людям, пойти в полицию, к федералам наконец. Как он и собирался с самого начала. Должен же кто-то понять, что его втянули в этот бардак совершенно случайно. Обратиться к своим – вот что он хотел сделать, поделиться этой историей с такими же, как он, в надежде на помощь из теплых человеческих рук. Прайм же закрывал лицо маской и держался своих.
Но, во-первых, Кейд предложил помощь сам. Ему не хотелось давать Прайму повод считать, что он не в состоянии сдержать слово, хотя непонятно, чем он думал, раздаривая подобные обещания. Во-вторых наступило, когда Дрифт в своей тонкой манере подначил Бамблби, и они устроили потасовку. Кейду показалось, что разговор шел как раз о нем: мечник бросил на человека пристальный лукавый взгляд. Но Кейд кибертронских языков не понимал, так что о содержании бесед мог только догадываться.
Автоботы общались между собой, перемежая отрывистые звуковые сигналы ритмичными всплесками оптического кода. Видимо, нашли еще один способ продемонстрировать человеку, какие они далекие и непонятные. Оптимус, цитируя иногда в оригинале расхожие высказывания кибертронцев, хотя бы облекал эти фразы в подобие земных слов и всегда переводил.
Первый и последний раунд закончился, когда Би, разразившись возмущенной трелью, плашмя рухнул на землю, едва не задев человека. Законы роботехники были писаны явно не для этих роботов. Тогда Кейд решил, что с него наконец хватит, и сообщил об этом автоботам. Он ничуть не удивился, что толкового разговора не вышло: не успел Кейд произнести пару слов, как Хаунд направил на него здоровенный ствол, заявив: «Босс хочет, чтобы ты остался».
Даже если босс действительно этого хотел, то ничем не выдавал своих намерений. Продолжал общаться только с автоботами: иногда вслух, на своем бессловесном языке, от которого гудело в ушах. Но чаще всего, как предполагал Кейд, в диапазонах вне его восприятия. Их скупые жесты тоже ничего не объясняли. Злиться на автоботов было бессмысленно, хотя хотелось. Навязываться – ниже достоинства. И ему нечего не оставалось, кроме как маяться.
*
Кейд сел на поваленный ствол – Би на свой манер позаботился об удобствах – и прислушался к передвижениям роботов неподалеку. Автоботы бродили среди деревьев, словно лесные чудовища, поблескивая оптосенсорами в надвигающейся ночи.
Опять тянуло взяться за сигареты, но он сдерживался. Станет тренировать силу воли, раз больше нечем заняться. Похолодало, он потянул молнию на куртке, поднял воротник и расшевелил разгорающееся дерево, подкинув в пламя несколько можжевеловых веточек. Искорки разлетались суетным танцем и гасли в душистом лесном воздухе. По песку скользнула ящерица, оставив за собой тонкий след.
Когда Кейд в третий раз за несколько минут посмотрел на часы, послышались знакомые тяжелые шаги. Прайм медленно опустился рядом. Он молчал, устремив взгляд куда-то поверх деревьев. Пламя ловило отражение в броне. Это был первый раз за долгие дни, когда автобот проявил к Кейду хоть какой-то интерес. Хотелось высказать всё, как есть, но получалось, что еще больше хотелось услышать от него хотя бы пару слов на родном, человеческом языке. Даже если Оптимус вздумает учить его межрасовой этике, это все равно будет лучше, чем существовать в вакууме, словно ждешь звонка от абонента, давно потерявшего твой номер. Блестящая медалька привязанности оказалась подвешена на прочном шнуре эндорфиновой зависимости. Для Кейда было в новинку так плотно подсесть на чужое внимание.
Оптимус даже не повернул головы. В профиль его лицо теряло последнее сходство с человеческим, и чем дольше Кейд на него смотрел, тем более далеким казался ему Прайм. Космически далеким. Не странно ли – искать понимания и сочувствия у искусственного интеллекта, тысячи лет функционирующего в гигантском каркасе боевого экзоскелета? Неужели в жизни человека все складывается настолько нелепо, что кроме обратной связи от машины больше и надеяться не на что? А может, Кейд просто устал от выматывающих поездок и стены, воздвигнутой из молчания, поэтому не мог или не хотел вспоминать все странные, дурманящие слова, которые Прайм успел наговорить ему раньше, пока они путешествовали вдвоем. Возможно, их дороги давно бы уже разошлись, если бы Прайм не набросил лассо из этих слов на его сердце и не тащил бы теперь без устали кровоточащий кусочек человеческой плоти через пыльную кактусовую долину в никуда.
Вот зачем Оптимус пришел сейчас, если даже не шелохнется и не взглянет в его сторону? Пришлось в очередной раз попрощаться с иллюзиями о возможности говорить с автоботом «по-человечески». Снова начинать самому, как будто штурмовать крепость в одиночку. Сейчас это давалось особенно тяжело: молчание такого рода заставляло Кейда чувствовать себя виноватым, пусть он даже не мог припомнить своей вины.
– Ты сердишься на меня? – Кейд предпочел не смотреть на Оптимуса. – Если это потому, что я тебя задерживаю, мне жаль. Я действительно устаю быстрее вас. И отлить мне тоже бывает нужно, уж прости. И доставать всякие... вещи. Еду хотя бы.
Прайм качнул головой:
– Нам тоже необходимо иногда остудить моторы.
– Ты так давно со мной не говорил. Черт, да легче до президента в выходной дозвониться. Ты меня с ума сводишь.
– Ты все время в моей кабине. Иногда достаточно и этого. Я знаю о твоей потребности в ритуалах общения. Но сейчас мне не хочется играть в эту игру. Мне нечего сказать тебе, кроме того, что ты меня отвлекаешь. Между тем, мне даже думать сейчас не легко. Я знаю, ты этого не замечаешь, потому что мы функционируем по-разному. Но внутри я весь плачу.
*
Это и впрямь здорово, если твой друг – робот. Кто знает, тот поймет. Робот может оказаться лучше человека не только, потому что он сильнее или быстрее соображает. С ним вообще проще и легче. Если ты нашел его где-нибудь, например, на распродаже после выставки робототехники в Далласе, то мог притащить домой и переделать, чтобы робот приносил пиво. Или собрать его сам, с первого подшипника. И радоваться всем его совершенствам. Например, как он шевелит манипулятором или рассекает на колесиках по полу, потому что ты собственными руками подарил ему такую возможность. Это похоже на маленькое техническое волшебство.
Еще робот не болеет, тяжело и беспросветно, чтобы потом покинуть тебя, отчаявшегося и разбитого горем, навсегда. Он внимательно слушает и сочувственно молчит, вперив окуляры в потолок. Так успокаивающе жужжит своими шестеренками и не пытается заставить тебя «бросить весь этот хлам». А если он вдруг сделает что-то не то, его можно выключить и перепрограммировать. Или разбить в бешенстве молотком, когда он тебя достал и не хочет работать, как надо. Он может делать кучу полезных штук, а может пылиться в углу. Но самое главное – у него нет более важного дела, кроме как быть твоим роботом.
До того, как Прайм появился в мастерской, Кейд не сильно-то задумывался, что у некоторых роботов полно своих, отдельных от Кейда, проблем. Что они могут чувствовать себя невыносимо плохо и стонать, как люди, от боли, буквально рассыпаясь на части. Могут ворчать, пытаются тебя воспитывать или отвечают невпопад. Еще они могут отталкивать резкими словами или наоборот, говорить что-то такое, отчего сердце бьется быстрее и радостнее. Могут заставлять испытывать к ним самые странные чувства, но не пробуждают желания их анализировать. Достаточно того, что ты млеешь, когда душным вечером робот аккуратно дотрагивается до тебя прохладными кончиками тяжелых пальцев. Такие роботы обладают свойством менять не только свое тело, но и твою жизнь.
Но то, что они плачут – об этом Кейд не думал, наверно, вообще никогда.
Поэтому он не нашелся, что ответить, и просто подсел к Прайму, прижавшись к его бедру. Усталость взяла свое, он быстро уснул, так ничего и не сказав. Только почувствовал, проваливаясь в полузабытье, как Оптимус накрыл его ладонью.
*
Кейд очнулся от беспокойного сна через пару часов. Ему опять снился Техас. Оптимус так и сидел, не меняя позы. Костер тлел, небо окончательно потемнело, звезд стало больше. На этом фоне верхушки деревьев, будто вырезанные из картона, замерли в безветрии непроницаемо черными силуэтами. Автоботов не было слышно. Кейд решил, что они затихли, как обычно, в режиме автомобилей, дожидаясь утра.
Он встал, ухватившись за руку Прайма, и в унынии осмотрел пейзаж, когда глаза привыкли к темноте. Огонь опять надо было разводить. А значит, отойти от Оптимуса, чего делать совершенно не хотелось. А еще лучше залезть сейчас в теплую кабину и уснуть там, но тогда доверительная атмосфера этой ночи улетучится. А когда еще Прайму захочется поговорить.
– Я должен просить тебя не сообщать остальным об этом, – Оптимус продолжал в таком спокойном тоне, каким обычно обсуждают погоду.
– Не хочу, чтобы они догадывались о моем состоянии. Им нужен уверенный лидер. А мне нужна моя злость.
– Конечно, я не скажу, – Кейд зевнул и потер лицо. Какой-то он хреновый утешитель, если подумать. – Они все равно не сильно жаждут со мной общаться. Как и ты, кстати.
– Я делаю это не из-за равнодушия. Мне нужно время. Время, которое я мог бы потратить на свою печаль. Ты же понимаешь, каково это.
Кейд посмотрел на него, но когда их взгляды пересеклись, смутился. Во тьме глаза Прайма отражали его истинную, неземную суть, казались холоднее севера. Сияли, как драгоценные камни, которые древний кибермаг извлек иссохшими руками из глубин потустороннего месторождения радиоактивных самоцветов и вставил в холодные глазницы железного рыцаря, чтобы тот мог наблюдать за ходом времени.
Кейд отвернулся.
– Возможно, автоботы и не хотят общаться с тобой, – сказал Прайм. – Сомневаюсь также, что им интересны твои дела. В отличие от меня. Я всегда слежу за твоим функционированием. Но тебе надо к ним привыкнуть. Ты можешь спросить про их дела. Дрифт не будет против ответить. А Хаунд, например, из той серии ботов, что любят поболтать о калибрах. Ты тоже большой любитель болтать. Только будь поосторожнее с Би. Он немного взвинчен в последнее время.
– Я бы предпочел говорить с тобой.
– Я бы много чего предпочел. Но я лишен выбора.
– Жаль мне это слышать.
Оптимус неожиданно провел пальцами по его спине, задирая куртку. От холода по всему телу побежали мурашки. Не только от холода, конечно.
Кейд не был уверен, понимает ли Прайм, что делает, и как на него влияют такие прикосновения. Автобот, видимо, пытался его успокоить, но получалось ровно наоборот. И учитывая то, что Оптимус сказал до того, как Кейд вырубился, эта предательская дрожь в теле была совершенно не к месту. Кейд поправил куртку и нащупал в кармане зажигалку.
Оптимус наблюдал, подсвечивая ксеноном, как Кейд с усталым видом пытается развести огонь. Костер не поддался и Кейд пнул золу. Потом вернулся к Прайму и опять прижался к нему. Тепло человеческого тела еще не успело рассеяться с металла. А света с лихвой хватит и от фар.
– Что меня удерживает от того, чтобы окончательно перейти грань – мысль, что есть люди, которым я не могу причинить вред, как тебе, например. Это меня немного стабилизирует. Но я хочу, чтобы ты был готов к тому, что будет жарко. Это может быть смертельно опасно и обратного пути нет.
– Не думай, что если я человек, то непременно трус.
– Так я никогда не думал. Однако необходимо соблюдать осторожность. Хватит с меня потерь. Если во время операции с кем-то из вас что-нибудь случится, я взорву этот город.
– А...
– А с Локдауна сниму лицо собственноручно.
– Нет, я хотел спросить, что мы будем делать дальше.
– Это зависит от результатов нашего визита. От того, что я там увижу... Я не тешу себя надеждой и предполагаю, что без жертв обойтись не удастся. Я бы сказал – наверняка. Но я позабочусь о том, чтобы они были не с нашей стороны. Кроме того, нам скорее всего понадобится стряхивать хвосты.
Прайм нахмурился:
– До чего мы докатились. Ведем себя, как шайка наемников без Знака и чести.
– Нет, как банда «Дыра в стене». Учитывая размеры ваших кулаков – звучит к месту.
– Ты все-таки странные вещи говоришь.
– Он ведь снова появится. Локдаун. Даже не хочу вспоминать, в каком состоянии я тебя нашел. Что ему помешает сделать это еще раз?
– Да, они загнали Прайма, словно зверя.
Кейд с удивлением отметил, что Оптимус говорит об этом без всякой горечи. Было ли в его искре место для жалости к самому себе?
– Локдаун действует очень точно. Он безжалостен. Он допускает только одну ошибку. По-прежнему считает, что я – тот же Прайм, на которого он начал охоту.
Думать о всех покореженных черных машинах и мертвых стрелках на пути нового Оптимуса Кейду сейчас не хотелось, потому что он опять почувствовал тяжелые прикосновения. Прайм бережно проводил ладонью по его спине. Так можно было балдеть хоть вечность.
*
– Хватит о Локдауне, – сказал Прайм. – Если ты хочешь поговорить, поговорим о Би. Он страшно сердит на меня, после того, как я запретил любые контакты с людьми. Я вынужден был сделать это ради безопасности нас самих и знакомых нам людей. С того приказа уже прошло время, и Бамблби продолжает его исполнять, потому что эту команду отдал я. Несмотря на то, что с нами стало, приказы Прайма не обсуждаются, по крайней мере, пока эти трансформеры называют себя автоботами. Я не могу подводить под удар еще кого-то, кроме тех, кому уже не посчастливилось разделить со мной нынешний путь.
Вернувшись, я понял, что стало только хуже. У него как будто все предохранители выбило. Он привык к людям сильнее, чем я предполагал. А ведь я отправил его первым устанавливать контакт с Сэмом, так как был уверен, что его психопрофиль максимально сопоставим с личностной матрицей этого мальчика. Может, слишком уж сопоставим? Би всегда предпочитал парковаться под окнами его дома, даже когда все мы оставались на базе на Диего-Гарсия.
Я же совсем недавно пришел к некоторым выводам. Видимо, Бамблби нашел в людях что-то, чего не смог обнаружить в своих братьях. Чего-то мы не можем ему дать. Возможно, присматривая за ним, Би чувствовал себя более важным, ценным? Особенным, незаменимым? Поэтому возвращался снова и снова. Он вообще очень падок на внимание и комплименты. Если Сэм смотрел на него, как ты на меня иногда смотришь, то мне печально осознавать последствия.
Но помимо этого, я думаю, он считает людей способом... порадовать себя, доставить себе удовольствие: вашей мягкостью, отзывчивостью, теплом. Природа этого явления несколько иная, чем радость, которую дарит хорошая дорога, или виды близости, которые мы практикуем между собой, чтобы выразить взаимную привязанность. Существует еще что-то.
Я всегда был самым лучшим образом настроен по отношению к вашей расе.Не все автоботы разделяют мой интерес и не все приветствуют тесный межрасовый контакт. Знаешь, как это неофициально называется? Углеродный блуд.
У нас сложные отношения с формами жизни, подобными вашей. Даже в аспектах делового сотрудничества. В частности потому, что ваша раса оказалась готова к интеграции вовсе не в той степени, как заявляла изначально. При этом есть виды, практикующие даже более тесный контакт, вплоть до смешения форм жизни, чего, в свою очередь, не приемлет наша раса. Корпусное комбинирование органических элементов с механическими, которым заняты в том числе и вы, биоимплантаты для модификации сенсорики считаются табу. Эти запреты в частности послужили причиной этических трудностей при разработке программ сотрудничества с теми меха-расами, чья культура восприятия материи отличается от нашей и где добровольная гибридизация, ксеносимбиоты, или, например, выращивание био-реплик, пусть даже для искусства или развлечения, считается если не нормой, то по крайней мере не извращением. Мы же полны предрассудков и идей о превосходстве собственной природы, как и вы. И это нас странным образом роднит.
Прибыв сюда, я с самого начала не рассматривал вас как низших разумных существ. Хотя и у меня есть свои этические границы, например, био-сращивание для меня недопустимо и просто неразумно, учитывая мой образ жизни. Но это вовсе не значит, что я испытываю предубеждение по отношению к вашей молекулярной структуре. Я рассматривал вас подобным нам в другом аспекте – с вашими стремлениями, вашей храбростью, потребностью узнавать новое. Я делал так, потому что исследуя мир, мы ищем не только отзвуки разума, хотя тяга к познанию – первое, роднит разумные существа. Когда ты исследуешь что-то новое, то не просто составляешь классификационные матрицы или проводишь спектральный анализ, хоть кому-то и это может доставить наслаждение. Подобное я могу понять.
Исследователь испытывает трепет перед неизведанным, оно его пугает и в то же время соблазняет. Позволяет не только умножать знание, но и получать удовольствие. Ты должен это понимать. Ты же меня изучал, пока пытался мне помочь, ты, маленький исследователь Оптимуса. И включил в это не только свои умения, но и личную историю, свою привязанность, страсть. Иначе я не могу объяснить твое поведение. Не припомню, чтобы кто-то из людей испытывал такую потребность в моем обществе вне рамок переговоров или боевых операций.
Но помимо вашей потребности в познании еще что-то резонирует в наших искрах. В противном случае, я полагаю, все автоботы уже давно покинули бы Землю в поисках нового мира. Возможно, это сходство – свидетельство того, что все мы, не только трансформеры, а все мы – дети Оллспарка, рассеянные по Вселенной, принявшие тысячи форм, набирающиеся опыта, ждущие слияния с первоисточником. Если подумать, прошли долгие ворны, прежде чем я стал тем, кем стал. И годы эволюции, прежде чем вы, люди, стали теми, кем вы являетесь. Странно представить, но прибудь мы сюда на несколько ворн раньше или позже, мы бы с тобой вообще не встретились. Однако сила сводит миры, чтобы случилось что-то, чего не могло бы произойти, если бы все жили так, как мечтают об этом противники межрасовых контактов.
И все же, я всегда смотрел на вас сверху и должен признать, что очень редко рассматривал вас по отдельности. Теперь я понимаю, что каждый из нас смотрел и видел свое. Джазз был влюблен в вашу музыку. Дрифт – поклонник вашей истории. Рэтчет замечал ваши раны. Айронхайд разделял вашу страсть к оружию. А Би видел Сэма. Я же был так ослеплен идеей нового дома для автоботов, что в итоге перестал различать что-либо. Я ослеп. И за это поплатились все, все мы – трансформеры и люди. Меня удивляет, что автоботы еще отзываются на мои позывные: я уничтожаю их жизни быстрее любого десептикона.
Но вернемся к вам, людям. Несмотря на мое отношение, я очень редко контактировал с кем-то из вас лично и по темам, не связанным с боевыми операциями. Ко мне всегда обращались как к официальному представителю иной расы и по разработанным протоколам. Никакой фамильярности, никаких оставленных в моем салоне грязных курток. Теперь же я лишен официального статуса и на протоколы общения даже не надеюсь. Вместо этого я наблюдаю за вами. Когда вас, гражданских, больше одного, вы начинаете ужасно себя вести. Вы спорите, шумите, раздражаете хуже песка в шарнирах. Но когда вы по одиночке, вы становитесь тише, более расслабленными. Тогда вас можно позволить себе. Попробовать вас. Сначала немного, и это не так уж приятно, потому что отсутствие у вас дисциплины непереносимо. А под «вас» я подразумеваю тебя. Это раздражает; не понимаешь, зачем вообще за это взялся. Но немного погодя начинаешь ловить себя на мысли, что еще чуть-чуть в принципе не повредит.
Человеческая импульсивность, ваши эмоциональные всплески, краткий срок вашей жизни трогают меня. И ваша хрупкость, ваши мягкие прикосновения, потребность в нашей защите становятся в радость. И кто-то, распробовав вас хорошенько, вообще не может остановиться. Это скорее похоже на нелегальные присадки или бессмысленный дрифт. Би нашел новый способ плавить себя и не может соскочить. Когда имеешь в запасе не так уж мало времени, задумываешься о том, как его потратить. Не все способы похожи на езду по правилам. Я старался не обращать на это внимание, поскольку это частная жизнь моих братьев. Но оказывается, теперь это превратилось и в мою проблему.
Например, я люблю скорость, как и любой из нас. Но мой статус не позволяет... то есть, не позволял мне ездить бесцельно или же небезопасно. Хочу сказать: многие автоботы посмотрели бы странно, если бы Прайм стал гонять по трассе просто ради удовольствия. Это поставило бы под сомнение мое трезвомыслие. Но теперь я как будто еду просто ради наслаждения, несмотря на то, что у меня есть поставленная цель. А я еду и считываю твои показатели. Мне не удается синхронизировать твои ритмы с моими оборотами. Хотя тебя не сложно разогнать посильнее, ты очень податлив. Подобная рассинхронизация мне даже нравится, но она действительно отвлекает. Должен сказать, я еще никогда не ездил так безобразно и безответственно. Я не привык бессмысленно обгонять и пугать других участников движения; вихляться по полосам, будто у меня все колеса под разными углами. Прайм не должен так поступать. И мне необходимо было отдохнуть от тебя немного. Потому что это время скорби. Нельзя скорбеть и одновременно шарахаться по трассе, словно перебрал сверхзаряженного. Я полагаю, что сейчас не имею права испытывать радость или доставлять себе удовольствие.
Однако твое присутствие при всем своем неоднозначном влиянии немного стабилизирует меня в другом плане, я об этом уже говорил. Я воспринимаю твое тепловое излучение как жест личной привязанности. В связи с этим я хотел бы просить тебя не садиться в салон к другим автоботам, если они вдруг попросят, а Би очень близок к этому. Даже если я стараюсь не отвлекаться на твое поведение, я продолжаю тебя везти. Только я. Понимаешь, о чем я?
*
Отвечать у Кейда не было сил. Его внимание отключилось еще где-то на «годах эволюции». Он уткнулся лбом в холодный пыльный металл, ощущая, как впиваются в грудь и живот грани выпуклых бронепластин, защищающих бедро. Прайм дотрагивался до Кейда, медленно проводя пальцами вдоль позвоночника, заставляя выгибаться, прижиматься к его телу еще теснее, до отзвуков настоящей тупой боли, и кусать губы, чтобы не засмеяться глупо.
Кейд много чего знал об автомобилях, но не припоминал в «Справочнике автомеханика» статей на тему: «Что делать, если заводишься, заводя дизель».
Зато было справедливо следующее: если за долгие годы не находишь в себе сил сблизиться с кем-то настолько, чтобы довериться еще раз и разделить на двоих нечто большее, чем постель на несколько горячих ночей, то невольно начинаешь проявлять интерес к тому, чему, кажется, сама судьба позволяет возникнуть на пути. По крайней мере, роботы не уверяют, что не стоит жить прошлым, а надо бы со всем энтузиазмом начать строить новые отношения, а то соседи и так уже поговаривают всякое. Да и вселенная – она выдаст по списку всё, о чем ни попросишь, включая одобренный «Банком Америки» кредит на новый дом и увиденное вчера в «Дейзи Даймондс» такое славное колечко. Заодно роботы не уточняют состояние твоего счета. Или не намекают, что пора бы уже съехаться или хотя бы перевезти «к тебе» пару чемоданов. Не делают замечаний по поводу того, что дочка могла бы учиться и усерднее. Не подсовывают тебе для знакомства - «господи, наконец-то, какая радость!» - свою мамочку с выцветшими кудрями и претенциозным для здешних широт именем Гвендолин.
Есть масса преимуществ в общении с роботами, даже если последние ворчат или молчат. Они выносят мозг не хуже женщин, но не ходят при этом банальными путями, а делают это как-то по-особенному, в только им свойственной манере. Так что хочется вернуться за добавкой. Даже если это странное влечение – на самом деле чертовски странное – оно пронизывает с головы до ног, вызывая бесконтрольную, до дрожи, животную потребность прижиматься к хай-тек-плоти и шептать «боже, боже». Даже когда оно чревато царапинами, синяками, кровоточащими губами и отвратительным звуком проехавшихся по металлу зубов, если не можешь совладать с собой и лезешь целовать своего робота, куда дотянешься. Не только потому, что возбуждение пульсирует в затылке, в животе, между ног. Просто ты путаешься в словах, не зная, как лучше выразить восхищение непостижимой, безупречной природой своего меха, свою благодарность за его внимание – такое, какое встречал до этого только раз в жизни и потерял, казалось, навсегда.
И робот как нарочно не отстраняется, даже миролюбиво соглашается с нелепой формулировкой «земные обычаи», появившейся на свет только потому, что надо было как-то оправдать свои пьяные поцелуи, ведь на трезвую голову тяжело решиться лезть языком и руками в рот пришельца, особенно, когда разница в размерах так очевидна. Так очевидна, что потеют ладони и в джинсах становится тесно. А робот, дождавшись, пока ты не начнешь задыхаться от желания, пытается доконать тебя чуткими сильными пальцами. Он правда считает, что Кейд так успокоится?
Раньше Кейд ни за что бы не вверил себя этим рукам, как, например, в тот день, когда Прайм вернулся онлайн. Тогда только нервы зазвенели на адреналиновой волне: разбушевавшийся титан поначалу не внушал ничего, кроме страха. Немного позже, после того, как Оптимус перестал множить хаос и метаться по мастерской, как раненый лев, он с астматическим завыванием вентсистем осел на пол, и у Кейда появилась возможность рассмотреть нежданного гостя поближе. Любопытство быстро переросло в восхищение. Черт возьми, эта огромная инопланетная штука ходила на своих двоих, как он, говорила на его языке, целилась в него из здоровенной пушки – здесь было от чего прийти в восторг. «Зловещую долину» Кейд успешно миновал на крыльях неподдельного интереса. Робот сочетал в себе идеальную, недоступную людской природе симметрию антропоморфного тела с нечеловеческими габаритами. Неприветливое лицо изуродовано ржавчиной, изрыто глубокими трещинами, сегменты спаяны жаром, но за повреждениями угадывается идеальная подгонка всех пластин, четкая запрограммированная чистота линий. Человеческие лица и тела редко лишены дефектов. Эти несовершенства люди пытаются маскировать или исправлять, отправляясь в бесконечный путь по хайвею золотого сечения. Разнообразные средства, начиная от компьютерных фоторедакторов до острого ножа хирурга, поддерживают человека в стремлении к пропорциональной, синтетической красоте. Питают надежду, что однажды на гладкой пластмассовой оболочке, натянутой на стальные оси недостижимого стерильного идеала, соблазнительно заиграет искусственный свет и будет манить-манить... Но роботу скальпель не нужен, его совершенство уже выверено строгим законом чисел. Эта строгость находила отражение и в его характере, и в его теле.
Оно жило удивительной, электронно-стальной жизнью, которую хотелось наблюдать ежесекундно. А пресловутая душа машины – объект бесконечных околонаучных споров – оказалась открыта взору, так доступна, так ослепительна в голубовато-бирюзовых отблесках чужого непознанного мира. Даже в виде живого лома Прайм был в десятки, нет, в сотни раз лучше любого другого робота. Он казался совершенством. Он им и был. И он был его. Ну, то есть, в его лаборатории.
Автобот подобного восторга не разделял и следил за человеком с неодобрением, которое ясно читалось в затухающих оптосенсорах. Впрочем, если какая-нибудь из его периферийных систем функционировала и Прайм волей-неволей мог услышать про «толкнуть движок по частям» или «судный день, развалюха»... вышло бы довольно неловко. Со временем стало ясно: автобот вообще не испытывал желания видеть кого-либо из людей. Он неохотно принимал помощь, откликаясь редко и односложно, только когда дело касалось его узлов; часто отворачивался. Обращался к нему не иначе, как «человек»: «не трогай меня, человек», «ты этого не поймешь, человек», «вернись, человек». Только после того, как Кейд ответил ему однажды «хорошо, робот», Прайм соизволил называть его по имени. И когда Оптимус сделал это в первый раз, Кейду вдруг стало так приятно, словно его почесали за ушком.
Робот остался в доме человека потому, что при каждом шаге мучительно стонал, теряя части тела, из грудного отсека доносился угрожающий, аритмичный стук, по ногам стекали черные маслянистые ручейки, от него несло гарью. Он вряд ли бы выбрался даже с фермы. И Прайм затих среди мусора на деревянном полу, как будто устал преодолевать силу притяжения этой планеты. Полумертвый металл – вот его причина, а не острый приступ доверия из-за того, что Йегер вдруг раскрыл в себе талант робопсихолога.
У Оптимуса скрежетало что-то в горле, когда он, не в силах двинуться, раз за разом перечислял хриплым голосом имена других автоботов, и Кейду становилось ужасно жаль Прайма. С тех пор этот неприкаянный, сердитый механизм занимал в жизни Кейда столько места, сколько раньше удавалось только Тессе.
Прайм привалился к стене мастерской, склонив голову на грудь и вытянув ноги. Истощенный, полувскрытый, словно реликтовый кит, выбросившийся на берег, он сплевывал в компьютеры Кейда ошметки кода. Земные машины, накрытые лавиной информации, смогли диагностировать только часть неисправностей. Кейд решил разобраться хотя бы с ними, поддержать Оптимуса, пока тот не накопит достаточно энергии, чтобы запустить наноконвейер регенерации.
Когда Кейд осмелел настолько, что начал забираться на корпус автобота и ходить по нему, он представлял, что путешествует по зачарованной горе, где острые пики бронепластин сменяются расселинами глубоких ран, из которых растут, подобно траве, пучки разноцветных проводов, а вдоль них текут коричневые ручейки отработки. Толстые потрескавшиеся кабели, подлежащие замене, удавами тянулись из нутра и отдыхали, свернувшись клубками в пыли.
Заканчивая однажды сварку швов, призванных удерживать разошедшиеся листы брони грудного отсека, где хранилась камера искры, Кейд решил, что за это утро уже успел надоесть Прайму. Сперва тот молча следил за процессом – Кейд слышал мягкое жужжание, когда диафрагмы оптической системы попеременно сужались и расширялись, следуя за движением человеческих рук. Потом Прайм несколько раз нервно дернул головой и глухо заворчал. Швы выходили неровные: Кейд беспокоился. И едва закончив, поторопился слезть с грязного корпуса, даже не сняв шлак со швов. От греха подальше. Уже позднее, когда Оптимус объяснил кое-что о функциях сенсорной сети, Кейд понял, что все время сваривал по живому.
Спускаясь, он запнулся о еще одну топорщившуюся бронепластину и рассек руку об острый край, порвав перчатки. Он свалился бы, если бы Прайм не подставил манипулятор. Оптимус осторожно опустил человека на пол, но пальцев не разжал, наоборот усилил хватку и пощупал Кейда. Проскользнул ладонью сверху вниз и обратно, словно проверяя, из какого тот сделан теста. Кейд положил руки на его пальцы, не надеясь, впрочем, что у него хватит сил разжать ржавый капкан. Длилось это маленькое противостояние несколько секунд, потом механическая рука, в копоти и крови, с тихим скрежетом расслабилась и безвольно опустилась на пол. В тот день Кейд больше не возвращался к работе: боролся с кровотечением с помощью антисептика и бинта, а с неприятными мыслями – с помощью бутылки лагера.
Ну, а потом возвращаться стало некуда, он остался без дома, в компании замороченного, неразговорчивого пришельца.
Кейд не сомневался, что теперь их с Праймом дороги разойдутся. Контакт толком наладить на удалось, а происходящее переходило границы всех представлений о нормальной жизни. Он бы добрался до ближайшего полицейского участка и объяснил всё представителям власти. Но Прайм прихватил человека с собой легко, будто мимоходом, как берешь порой на оставшуюся мелочь пачку сигарет на кассе. У пачки же не интересуются: счастлива ли она отправиться с тобой в путь или нет.
Никто из них не сказал друг другу и пары слов. Кейд, например, потому, что робел перед обновленным Праймом еще сильнее, чем перед тем, ржавым. Он не привык сидеть в машине, которая едет сама по себе. Он не знал, куда девать руки, и вообще, куда теперь девать себя. Оптимус, кажется, вообще не любил синтезировать людскую речь. А еще он выглядел так, будто у него есть план, а значит, и обсуждать тут нечего.
Удачно найденные в кармане куртки деньги Кейд обменял в придорожном магазине на бутылку виски. Четверть он выпил по пути, в кабине; еще часть – во время остановки у каньонов, горбатыми змеями пересекающих пустынную равнину. Под отвесными, иссушенными эрозией склонами можно было передохнуть, слушая завывания ветра, расшвыривающего в сумерках песок. Когда Кейд почувствовал себя смелее, он начал припоминать вслух все бранные слова. Оптимус стоял рядом,слушая молча, только один раз моргнул. Когда слова иссякли, Кейд швырнул бутылку в Прайма – толстое стекло несчастного «Джонни» разбилось о броню. Потом Кейд сел на песок, вцепившись руками в волосы. В желудке горел огонь, в голове царил туман. А ведь, не встреть он Прайма, можно было бы сейчас разогреть ужин, посмотреть матч и завалиться спать вместо того, чтобы разгребать вилами это инопланетное дерьмо. От таких мыслей сводило челюсть и хотелось набить кому-то рожу.
– А жизнь-то налаживается, – громко сказал Кейд в черное пространство звездного неба, отняв руки от лица.
Оптимус присматривался к человеку какое-то время. Потом присел рядом, заслоняя от песчаного ветра. Дотронулся, едва задевая кончиками пальцев, и погладил по волосам. Невообразимо деликатный жест. Идеально слаженная работа датчиков, сервомоторов, звеньев, позволяющая большому тяжелому манипулятору прикасаться к человеку с такой ювелирной точностью, что она становилась похожа на нежность. Кейд подумал, что если бы меньше очаровывался автоботскими шестернями, может, и не протирал бы сейчас джинсы в штате под названием Безнадега. Так назывался специальный 51-й штат, куда стягивались все бездомные пьяные неудачники. Пустынная равнина неопределенности. Стертая с флага звезда.
Кейд попробовал подняться, его штормило, тогда он ухватился за ладонь Прайма. Больше ему все равно не на что было опереться.
Автобот подождал, пока человек не встанет на ноги, вернулся в режим грузовика и приоткрыл дверцу. Это было весьма кстати: сильный ветер нагнал туч, начался дождь. Капли были крупными и больно барабанили по коже. Кейд, обругав подножку, забрался в кабину со второй попытки и развалился на сидении. К черту этикет. Пусть этот грузовик везет его, куда хочет. Сейчас стало решительно плевать. Он устало пробормотал последнее грязное словечко и обмяк, закрыв воспаленные от пыли глаза. Тогда Оптимус впервые пристегнул его сам. А потом дал по газам и увез по дороге из желтого кирпича.
Но все это, кажется, случилось невообразимо давно.
*
Сейчас Кейд повернулся, прижавшись к броне спиной, и наблюдал, как пальцы Оптимуса продолжали совершать те же монотонные движения, с тусклым звяканьем задевая пряжку на ремне, и бережно дотрагивались до кожи, забираясь под футболку. Как будто льдом по обнаженному телу. Вблизи можно было рассмотреть тусклые потертости на гранях фаланг. Пальцы едва касались шеи, вызывая желание удержать их, прижаться к ним лицом и целовать. Снова и снова, быстро и горячо, если Прайм убирал руку, а когда опять давал прикоснуться – медленно, шумно, с упоением, исследуя языком каждую крохотную царапину, пока губы не распухнут и слюна не начнет смешиваться с кровью. Значит, опять придется провести несколько невыносимых дней в ожидании, что ноющий рот заживет, чтобы снова растревожить его о твердый металл. Гигантомания, технофилия, фетишизм. Просто не анализируй это.
Когда кровь стала оставлять на пальцах Прайма размазанные отпечатки, Кейд прижался к ладони всем телом, блаженно поглаживая запястные шарниры и сжимая толстые кабели под бронепластиной, закрывающей предплечье. Оптимус утробно заворчал и зашевелился.
– Хр-р-хватит! – рыкнул он наконец.
– Если ты не прекратишь, я выберу другие точки приложения усилия, – добавил он и сжал Кейда в ладони так, что дыхание перехватило.
Зато Кейд больше не чувствовал себя одиноким. Кровь застучала в висках. Он подумал, как хорошо бы было просунуть эти сильные пальцы между бедрами и как следует их объездить. Может, со стороны это и выглядело бы смешно, но Кейду было не до смеха. Это могло стать его ковбойским триумфом. Было бы жестоко сдирать кожу еще и пениса, но прижаться-то распаленной плотью к холодной ладони можно. И не через джинсы, а по-настоящему, телом к телу. Странно, как от холодных прикосновений этого меха ему становилось жарко, так жарко, что кровь вскипала. Если Оптимус будет так любезен, чтобы не дергаться и подождать несколько минут... хотя бы парочку, судя по томительному напряжению в паху. Он подергал пряжку ремня.
В этот момент Оптимус аккуратно стряхнул человека с руки. Кейд попытался ухватиться за край бронепластины, но Прайм уже поднимался. Он посмотрел на Кейда, странным движением опустил на мгновение один из надлизовых щитков и сразу приподнял.
– Надеюсь, я компенсировал тебе недостаток общения. Кроме того, полагаю, ты теперь достаточно ясно понимаешь, что я ощущаю, когда ты не можешь успокоиться на сидении. Подумай об этом как следует.
Он медленно развернулся, отошел и вернулся в режим грузовика, посигналив фарами.
Кейд не нашелся, что сказать: Прайм еще смел ему подмигивать.
– Знаешь что, – пробормотал Кейд наконец. – Я все равно закончу в твоей кабине.
– Удиви меня.
*
Водитель красного «жука», наверно, навсегда запомнит тот вечер, когда увидел в зеркале заднего вида длинные хромированные зубы радиаторной решетки. Грузовик на полном ходу свернул с боковой дороги на 55-ю магистраль. И, по чистой случайности (или точному расчету) не задев «жука» баками, пролетел мимо с такой скоростью, что водитель малышки в панике вывернул руль, слетев на обочину.
Замерев за линией разметки, он наблюдал, как за грузовиком последовали разноцветные спорткары и подумал, что стритрейсеры совсем сошли с ума так гонять. Будет о чем рассказать завтра на работе.
Кейду не с кем было поделиться новостями, но так жестко и опасно Оптимус его еще не возил. Он буквально кожей чувствовал, с какой скоростью крутятся колеса. И только по натяжению ремней понимал, что Прайм опять в настроении.
Прошлой ночью Кейд, вопреки своим словам, не пошел сразу в кабину, а остался сидеть на подножке, вытирая засыхающую кровь с губ, и спросил:
– Ты правда хотел, чтобы я остался, или Хаунд меня так успокаивал?
– Я уже говорил, что не отпускаю тебя. Ты помог мне сохранить мою жизнь, я оберегаю твою. Я чувствую ответственность за тебя и за всех вас. Я предлагал тебе однажды обратиться к властям, ты в ответ избил мое колесо, хотя его вина в сложившихся обстоятельствах минимальна. К настоящему моменту всё зашло достаточно далеко, и обратно пути тебе уже нет.
– Я надеялся услышать что-нибудь другое.
– Хорошо, я скажу. Я решил, что если Би видел Сэма, то и Сэм, когда смотрел на Би, видел не боевую единицу, не его статус в нашей иерархии, даже не автобота с его расовой принадлежностью. Сэм видел его самого.
Ты не рассматриваешь меня как лидера, ты не видишь Прайма. Я не встречал людей, которые с такой легкостью не придавали бы значения моему титулу, моему авторитету и моим просьбам. Ты относишься ко мне, как к обычному боту. Это меня обескураживает. Иногда я не понимаю, почему до сих пор терплю подобную наглость. Когда я прошу тебя как следует подумать, ты даже усилий не прилагаешь. Ты мог бы проявить немного уважения. Но вместо этого тратишь силы на то, чтобы я уперся на всей скорости в первый попавшийся столб, пока ты позволяешь себе играться со стеклоподъемниками.
Кроме того, я бы хотел пояснить: разница с землянами в габаритах и здешние модификации наших тел привели к тому, что нам пришлось оснастить манипуляторы множеством разновидностей сенсорных групп лишь для того, чтобы позволить себе иметь дело с вашими хрупкими телами и микроскопическими предметами вашего окружения без страха каким-либо образом повредить их. Будь это иначе, я раздавил бы тебя и даже не заметил. Я не против, когда ты прикасаешься к моему лицу: оно лишено и половины тех чувствительных элементов, которыми обладают мои руки. Но что касается манипуляторов... Я хотел разобраться в том, что именно мне следует делать с информацией о твоих хаотичных прикосновениях. И разобравшись, я пытался себя сдерживать, пока ты не полез под броню. При полноценно функционирующей сенсорной сети подобная стимуляция хоть и локальна, но... Проклятье, это непереносимо!
– Да я не...
– Хватит перебивать! Ты думаешь, мне больше нечем заняться, кроме человеческой болтовни? Хватит формировать мою зависимость.
– Сам разрешил тебя трогать.
Оптимус замолк.
– Что, нечем крыть, да, Большой Босс? Поройся-ка в логах. «Буду рад растерять свои мысли», бла-бла! «Прикасайся ко мне», «говори со мной». Смотрите-ка, сколько пафоса, а теперь реверсом сдаешь?
Кейд улыбнулся: по крайней мере, не один он разбрасывался сомнительными обещаниями. Он поднялся и постучал грязным носком ботинка по порогу. Обычно Кейд смелел так от алкоголя, но теперь в придорожных закусочных он просил наливать только кофе: из вредных привычек хватит с него сигарет и Прайма. Сейчас же его так несло, что было ясно: остановиться вовремя, как это у него обычно получалось – в основном от страха – уже не удастся. Прайм редкий зануда и эгоист – вот что думал Кейд. За последние дни он так соскучился по вниманию, что захотелось довести автобота, пока у того антифриз не вскипит.
Черт, как будто Кейд специально отвлекал Оптимуса от тяжелых мыслей своим присутствием; как будто нельзя было взять и объяснить все с самого начала, а не играть в душераздирающую молчанку; как будто Кейд не понял бы его горя и не беспокоил бы его, сколько потребуется. Кое-кто, видимо, до сих пор слишком горд, чтобы принимать помощь от человека.
И если подумать, Прайм сам мог бы проявить немного уважения к Кейду, а не считать его пакетиком белого порошка, который постоянно таскаешь в кармане, и прикладываешься, когда вздумается. Потом еще обвиняешь этот пакет в том, что он формирует зависимость. И после этого смеешь ему подмигивать.
Кейд засунул руку под крыло, разрисованное языками красно-синего пламени, и поскреб там:
– Знаешь, если тебе так надоело мое общество – там тебя не тронь, тут не дергай – я пойду спать к Хаунду в салон. Или к Дрифту. А лучше всего, к Би.
Оптимус молчал, но Кейд ощущал, как вокруг грузовика накаляется воздух.
– Я ухожу!
Кейд помахал рукой, повернулся и направился во тьму леса, в ту сторону, куда, по его мнению, забрели автоботы. Он сильно сомневался, что боты будут так уж ему рады. Переночует хоть на голой земле, в конце концов. Плевать.
Он пересек поляну, когда услышал звук заводящегося двигателя. Прайм медленно покатился задним ходом и вскоре поравнялся с Кейдом колесами.
– Разве я не сказал, что тебя везу только я?
Кейд остановился.
– Разве ты меня спросил, хочу я этого или нет? Сам за меня все решил. Еще тогда, в Техасе, и вообще всю дорогу решаешь. Когда мне говорить, когда молчать, когда прикасаться, черт, даже когда кончать. Вообразил, что лучше меня знаешь, как и что мне надо?
– Да.
Теперь настала очередь Кейда замолчать на мгновение.
– Просто подкупающая откровенность.
– Я честен с тобой. Так строится доверие. И теперь я прошу тебя быть честным со мной и не спать в чужих салонах. Мой лучше. Он больше, он комфортабельнее. Он для тебя.
Прайм открыл дверцу. Из кабины доносился уютный приглушенный свет. Может, в салонах других ботов тоже неплохо, в конце концов, они не дураки, когда дело касалось выбора альтмодов, но внутри грузовика была настоящая спальная капсула. Просторная, со строгими, четкими линиями и шумоизоляцией, хранящая его запах – запах дорогого кастомного автомобиля, выпущенного в единственном во всей Вселенной экземпляре. Если для сидений Прайм имитировал кожу и в хорошем настроении добавлял комфорта мультиконтуром, то спальное место было перетянуто бархатистой микрофиброй. Там можно было развалиться во весь рост, как на настоящей кровати. И даже посмотреть матч на его мониторах. Прямо как дома. В Оптимусе – как дома. Кейд опять почувствовал возбуждение.
– Если бы ты меня не перебивал, глупый мальчишка, я сказал бы: мне нравится, что для тебя я просто Оптимус. Пожалуйста, вернись в кабину. Сделаешь все, что захочешь, внутри.
О, он сделает. И в первую очередь – раскидает всю одежду по салону этого чистоплюя.
*
Благословенная земля Иллинойса к ночи вся была покрыта золотой амальгамой электрического света. Огни цепочками устремлялись от пригородов к неоновому городскому сердцу, указывая путь лучше всякой навигационной системы. Впереди был Чикаго с небоскребами, похожими на драгоценные слитки, выставленные в ряд на горизонте, и тревожным небом цвета индиго. В центре яркой городской паутины высокотехнологичный паук KSI ткал из молекулярных нитей армию клонов. Он уже был заражен разумом Мегатрона.
Только зарегистрированные участники
могут голосовать
Примечания автора к главе:
"Я весь внутри плачу" - рассказ Клиффорда Саймака.
