Из задумчивости Кейда вывел глухой стон. Прайм, видимо, не мог больше сидеть и пытался устроиться на полу в задней части мастерской. Автобот постоянно напоминал о себе: хрипел, ворчал и откашливался, совсем как человек. Иногда Кейду казалось, будто отец вернулся с того света со своими дырявыми от «Мальборо» легкими.
Кейд поднялся из-за компьютера и обошел распластанный корпус, оставив мокрые следы: по полу опять расползались грязные маслянистые лужицы. Он заметил как-то, что темная жидкость основательно въелась в дерево. Из Оптимуса постоянно подтекало, но в ответ на просьбы залатать шланги, тот рассержено гудел.
– Худо тебе? – Кейд дотронулся до облупившейся краски на шлеме.
Прайм не отвечал, но спустя какое-то время повернул голову и принялся сверлить человека взглядом:
– Я знал времена большей чести.
Он отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена. Кейд вытер лужу. За автоботом приходилось ухаживать, как за тяжелобольным.
Ближе к вечеру Прайм снова сел, прислонившись спиной к стене, и поискал Кейда глазами. Дефекты оптической системы ограничили спектр, и сужение диапазона раздражало Оптимуса. Теперь он видел не намного лучше человека.
Кейд, услышав, что Прайм подает признаки жизни, подошел и, уперев руки в бедра, оглядел фронт работ. Пришелец походил на остров бесконечных ремонтных приключений. Сколько их еще впереди. Кейд мог заниматься автоботом, только когда тот разрешал, и только там, где было позволено, поэтому процесс грозил затянуться. Однако жизнь научила Кейда быть оптимистом.
После неудачных попыток удержаться на ногах и выйти наружу, Оптимус забрался в самую глубь мастерской и не желал подпускать человека. Он смотрел одновременно затравленно и очень сердито, игнорируя любые попытки заговорить. Кейду казалось странным, что такой большой парень боится его одного.
Со временем Прайм сменил гнев, но не на милость, а равнодушие, отстраняя человека вялым движением манипулятора. Кейд подумал, что ему как в детстве, когда на ферме жило разное зверье, придется подманивать и задабривать нежданного гостя, как недоверчивое животное. Его беспокоила потеря времени, когда он слышал, как автобот лязгает, пытаясь расположить изуродованные конечности поудобнее, и видел, как корпус сочится темной жижей. Что ни говори, а много денег за такую неразговорчивую рухлядь никто бы не дал. Наконец в сознании Оптимуса что-то переключилось, и однажды он, поглядев на Кейда вопросительно, разрешил к себе притронуться.
Теперь, когда Кейд научился справляться с волнением, то почти без опаски находился рядом с автоботом. Задрав голову, он разглядывал грудной отсек, возвышавшийся над ним, как бастион.
У него в гараже – пришелец! Кому расскажи – не поверят. Развлекая себя такими мыслями, пока взгляд бродил по бронепластинам, Кейд потерял бдительность. Прайм, опираясь на руку, медленно наклонился к человеку. Мускулы инстинктивно напряглись, когда металлическая громада замерла над ним, тихо поскрипывая и отфыркиваясь горячим воздухом. Казалось, достаточно хлопнуть в ладоши, и Прайм обвалится на него ржавой лавиной.
Автобот смотрел как-то нехорошо. Оптосенсоры – единственное до чего не добрались грязь и копоть – тлели ультрамарином в царстве ржавчины, пыли и бледных косых лучей вечернего солнца.
– Я даже отсюда слышу, как маленькое сердечко торопится куда-то, – Оптимус понизил голос, и привычный хрип превратился в едва слышный астматический свист. – Боишься меня?
– Есть немного, – Кейд, глядя в угрюмое лицо пришельца, решил, что сейчас не время врать. Ему не вовремя пришла в голову одна из «Поучительных историй», которые он читал маленькой Тессе. «Лев и мышь» – вот как называлась эта сказка. Не очень-то лестное сравнение, но весьма подходящее. (Мораль басни до него дошла позже, когда дом с мастерской взлетели на воздух).
– По одиночке вы не такие уж храбрецы, верно? Если бы вместо тебя здесь очутился один из них...
– Эй, мы это, кажется, уже обсуждали, – Кейд сделал пару шагов назад, пока не ударился бедром об угол стола, на пол посыпалась железная мелочевка.
Когда звон смолк, на мгновение стало так тихо, что Кейд сам услышал стук сердца. Не стук, а грохот, будто паровоз несется с горы. Но дальше отступать он не собирался. Нельзя поворачиваться спиной к раненому льву. Эта мысль немного отрезвила, и он опять увидел перед собой не угрозу из космоса, а существо, которому нужна помощь, даже если гордость не позволяет просить о ней. Это Кейд мог понять.
Оптимус изучал человека какое-то время, потом его взгляд смягчился. Автобот вернулся в прежнее положение и издал кашляющий звук, изо рта вырвалось пыльное облачко.
– Не надоела тебе эта суета? – спросил Оптимус через некоторые время, наблюдая, как человек раскладывает инструменты.
– Знаешь, меня всю жизнь это спрашивают. Ответ: нет, – Кейд натянул перчатки.
– Почему же ты не поинтересуешься, не надоела ли твоя суета мне?
Это Кейд постарался пропустить мимо ушей. Он начал понимать, что если реагировать на все замечания Оптимуса, никаких слов не напасешься. В то же время внутри него словно поселился черт, который в нужный момент дергал за ниточку, тогда Кейд выдавал все, как на духу.
– Есть такая мудрость: умение принимать помощь – свойство сильных натур.
– У нас что, Аяконские прения?
Кейд замолчал на секунду, сбитый с толку, но работа стояла, и он, так и не сообразив достойный ответ, сосредоточил внимание на корпусе.
Оптимус пробормотал что-то на родном языке и принялся следить за каждым движением человека, хотя предпочел бы не видеть вообще ничего. Он обдумывал нынешнее положение и находил его не только затруднительным и опасным, но и унизительным. События, подобные нынешним, мало походили на то, что происходило с ним и его командой за последние ворны – в новейшей истории Алого Знака. Миринг, храброе маленькое существо, бросила как-то, что случившееся в Чикаго на его совести. Это была правда. Как показало время, не только Чикаго. Эта правда истощала сильнее любых ран. Он не умел поворачиваться спиной к своим ошибкам, и память о них застывала на внутренних мониторах размытыми киберглифами, ее голос слышался в треске помех вместо голосов Рэтчета и Айронхайда.
Убедившись в том, что огонь по нему вести не собираются, Оптимус сперва старался сдерживаться, но когда понял, что не может ни скрыть от людских глаз трясущихся манипуляторов, ни удержать в поврежденных емкостях отработанный энергон, перестал смущаться и отдался позору с головой. Видели бы его сейчас десептиконы... Видели бы его автоботы. Чувствительные Искры не любят смотреть на павших титанов, выставленных на потеху толпе. Поэтому он уничтожил Сентинела, не дав ему договорить последних в жизни слов. Он не хотел, чтобы великий Сентинел Прайм унижал предсмертной возней свое былое величие. Милосердие – не дать своему врагу ползать перед тобой на коленях в память о том, кем он был раньше. А теперь у него самого нет сил даже на то, чтобы устоять на ногах.
Мысль о том, что другим автоботам, возможно, приходится не легче; а также мысль о маленьких устройствах, отщелкивающих на шкалах время его жизни – детекторах энергона, которые предназначались для поиска десептиконов, а теперь и автоботов – наконец позволили оставить жалость к себе и смириться с присутствием человека и его неуемным желанием копаться в лидерской начинке. Оптимус считал любознательность, энтузиазм и упорство в достижении поставленных целей хорошими качествами, до тех пор, пока сам не оказался среди этих целей. Однако чем быстрее он восстановится – тем быстрее уберется отсюда. Оставаться надолго он не мог да и место это не отвечало его вкусу. Иногда, разглядывая пыльные переполненные стеллажи и столы, он вспоминал чистый, светлый ангар на Диего-Гарсия.
Прайм отвернулся, когда сигналы от оставшихся в строю тактильных датчиков стали интенсивнее. Этот человек расхаживает по главнокомандующему, как по газону, да еще на каждое его слово находит своих десять. Разумеется, он не читал протоколы НЭСТа по межрасовому этикету. Зато у человека были ловкие руки, которые могли добраться туда, куда до сих пор приникали высокоточные инструменты Рэтчета. По этой же причине прикосновения становились слишком личными. Оптимусу это не нравилось. Стоило бы и на такой случай разработать директивы. Несмотря на очевидную необходимость мыслить здраво и беспристрастно, ему с трудом давался баланс между потребностью в помощи и доступностью внутренних систем представителю расы, доверие к которой исчерпало себя.
Сейчас от манипуляций человека механизмы в брюшной секции поджались, насосы встрепенулись, проталкивая по топливопроводам загустевший энергон. Узлы соединительной системы мягко, едва заметно сместились, доставив своим перемещением едва различимое на фоне нейросенсорного пожара удовольствие. Оптимус понял, что опять подтекает: с бока и в паху.
– Хватит! – Автобот раздраженно вскинулся, и Кейд едва успел выбраться из его горячих двигающихся внутренностей. – Это переходит все рамки приличий. Я не разрешал забираться в Прайма так глубоко.
– Ты себя вообще слышишь? – сказал Кейд, стряхивая густую смазку с рук. От специфического, сильного запаха его немного повело. – Да какие приличия? Ты эти лужи видел? Кто их сделал? А паленой резиной, чуешь, как несет? Я тебе помочь пытаюсь... Да к черту тебя! – Кейд отошел от автобота.
– Я ухожу, человек, – заявил Оптимус и стал подниматься, кряхтя и опираясь манипуляторами о пол.
Зрелище было жалкое и Кейд отвернулся. Подхватив бесполезную пушку, Оптимус медленно и тяжело прошагал до выхода, прикрывая ладонью отходящие пластины и ощущая, как томительно отдается в теле ход сервоприводов. У дверей он повернулся.
– Разве такого я ожидал, пересекая галактику в поисках нового дома? Корчиться в луже собственной отработки? Неужели Прайм достоин такого бесславного финала? Вы, люди... – его лицевые пластины перекосило.
Кейд, проследовав за ним, решил, что не помнит, когда это его назначили главным по всей человеческой кухне, кроме того, у него больше не было сил серьезно глядеть на этот вечно недовольный рот.
– Знаешь, мне кажется, ты вообще не собираешься к своим, раз не хочешь, чтобы тебе помогли. Давай, бери ноги в руки, как это у вас делается, и дуй, куда хочешь.
Оптимус какое-то время молчал, поводя головой, словно принюхиваясь. Потом в упор посмотрел на человека.
– Может, хватит уже выпендриваться? – Кейд отшагнул в сторону, приглашая вернуться.
Прайм в последний раз осмотрел двери, словно взвешивая шансы, и поплелся обратно. Он осел у стены, рассыпая осколки стекол грудной пластины.
– Что ж, я слаб и я сдаюсь. Ты меня победил, ты достойный представитель своего племени, ты...
– Не заводись, – пробормотал Кейд.
Только зарегистрированные участники
могут голосовать
