Симметрия посмертия
Как рождаются звёзды?
Ходит ли по небу фонарщик, зажигая всё новые и новые каждую ночь, раз это кому-нибудь нужно?
Вряд ли.
Меня учили, что звезды появляются из плотных частей молекулярных облаков, в звездных колыбелях: там будущая супернова впервые засыпает, прежде чем засиять.
В небо всегда приятно смотреть, и никогда не угадаешь, что видит твой сосед, возведя очи горе: кто-то мечтает о межзвездных полетах, далеких планетах и загадочных пришельцах, столь не похожих (А судьи – кто?) на нас; кто-то пытается разглядеть райские кущи, золотые ворота и строгий лик святого Петра – блюстителя дресс-кода и фейсконтроля… А кто-то, как я, ничего не ищет, не пытается досмотреться до незримого, довольствуясь и наслаждаясь лишь блеском платины на синем бархате небосвода. Разве нужно домысливать и анализировать, чтобы просто любить?
Смешно и нелепо скучать по звездному небу в моем положении, однако, поднимая глаза к мертвому черному потолку, я всякий раз наивно надеюсь увидеть бесстрастный, холодный, раздумчивый и такой притягательный свет, текущий во времени и пространстве, пульсирующий, преломляющийся и заставляющий смотреть, смотреть, смотреть...
Мое заточение неизменно. Дважды ко мне приходили люди, и я теперь знаю, что в камере есть дверь – в дальней стене. Бесполезная информация.
Жадно читая несказанные слова, окружающие их головы, сердца и руки, я надеялась понять: как, почему, за что... Но нет. Один был жалостлив, другой – гадлив. У одного впереди смена; другой хочет свалить побыстрее и рвануть в бар с ребятами. Из увиденного я сделала вывод, что для них это всего лишь рутина: я тут далеко не первая и, вероятно, не единственная пленница.
Ни есть, ни пить я отчего-то не могу. Не из гордости, нет. Какая тут гордость?.. Не чувствую я просто ни голода, ни жажды, ни усталости – только холод, как будто под кожей у меня вместо плоти металл. Это, конечно, посттравматическое: тихо шинами шурша, крыша едет не спеша, как сказал бы Френзи. Очень не хватает его плоских шуточек и простоватого цинизма…
Голос давеча воплотился; выйдя из забытья в очередной раз, я поняла, что не одна в тёмной клетке. В паре шагов от моего королевского ложа сидел некто в белом халате поверх костюма (хотя о последнем могу судить только по штанам и ботинкам, которые из своего положения видела лучше всего). Медицинская маска и шапочка, хирургические очки, латексные перчатки – то ли он боится меня, как заразного животного, то ли я попала в лапы традиционного героя американского хоррора – врача-маньяка.
В полумраке я так и не смогла разобрать, какого цвета глаза у… буду называть его мистер Голос.
– Доброе утро, ваше высочество, – прозвучало как сквозь вату, и мистер Голос достал из кармана брелок вроде пульта от автомобильной сигнализации.
Он нажал на кнопку – и вот она, уже знакомая боль: в каждой клетке – по раскаленной игле, перед глазами – ослепляюще-бело, но в этот раз все закончилось мгновенно.
Утирая холодный пот, я попыталась принять сидячее положение – хоть капля человеческого достоинства во мне еще осталась, так просто я не сдамся. «И если суждено умереть сейчас, – сказала я себе без особой уверенности, – то я сделаю это, не доставив маньяку лишнего удовольствия».
Глядя в безликий пластик линз и слушая несказанные слова этого ненормального, я постаралась как можно безобиднее спросить:
– Могу я узнать, почему я здесь?
Мистер Голос не шевельнулся на стуле, но зазвучал:
– Вопросы тут буду задавать я, и в твоих интересах отвечать на них честно, ничего не утаивая. Ты меня поняла?
«Позлить его, – думала я, – или черт с ним? Согласиться проще». На деле же смелости мне хватило только на слабый дерганый кивок.
– Надеюсь, ты не собираешься отрицать, что взяли тебя на выходе из портала, – мистер Голос чуть подался вперед, и клянусь, под маской он кривился, с отвращением выговаривая название банка, – Ankh Afterlife Private Banking. Где то, что ты вынесла из посмертия?
Я аккуратно (лишь бы не злить!) отклонилась от него и мучительно соображала: как поступить? Сказать правду? Тогда что именно? Нет, опасно. Пока остается хотя бы малейший шанс выжить, нужно за него держаться. Кстати. Какое еще посмертие? Что я еще оттуда вынесла?
Вдруг меня пробрал озноб осознания: медальон. Где же он? Мозг работал, казалось, со скоростью сто операций в секунду, в голове маячками вспыхивали слова и связанные с ними кадры-воспоминания. Вот я смотрю на табличку «Ankh Afterlife» на невзрачном фасаде – сто одна операция в секунду. Вот человек-цапля шелестит, и я вновь слышу: «банк вечность хранит секреты…», «нас предупредили о вашем визите» – сто две. Вот Круглый стол короля Артура; вот я подзываю банковскую ячейку... Как в замедленной съемке я вижу: рука тянется к медальону, потом необъяснимый страх и «нет, не могу!», потом все-таки «да!» – и я внезапно «ваше высочество» для сумасшедшего чайника и человека-цапли. Сто три, сто четыре, сто пять!
Сто шесть: цапля. Сто семь: цапля – это ибис. Сто восемь: ибис – это бог Тот. Сто девять: Тот – это мудрость и правосудие. Сто десять: Тот – проводник в посмертие.
Клик, клик, клик – паззл в моей голове собрался. Внезапно перехватило дыхание, как будто в окружающем воздухе не осталось ни молекулы кислорода, и я, хватаясь за шею в попытке вдохнуть хоть немного, начала надсадно кашлять. Мистер Голос терпеливо ждал, пока я отдышусь, но брелок не отводил. Прижав руки к груди у самого основания шеи и чувствуя под кожей звенья цепи и плоский круглый инородный предмет (только не выдай себя! только не выдай!), я прохрипела:
– Вы мне, наверное, не поверите, но я ничего не знаю. Я не понимаю, о чем вы говорите. Когда меня схватили, я бежала по коридору, – здесь я заставила себя посмотреть прямо в плотные пластиковые линзы мистера Голоса; мне необходимо было, чтобы он верил. – Последнее, что я помню, – это свет фар, инъекция (о фразе мистера Голоса про мое высочество я умышленно умолчала), а потом я проснулась здесь.
Человек в маске будто онемел, но его несказанные слова говорили куда больше: он ликовал, он думал, что они «наконец-то напали на след», что они избавятся «от всей этой нечисти», уничтожат на корню! Ярость, ненависть, страх – вот что я видела в нем, хотя ни слова больше не прозвучало. Он был уверен, что легко расколет меня и я признаюсь, где спрятан артефакт.
Какой-то бред – мой истерзанный мозг в энный раз посетила эта мысль – не могла же я попасть в руки обычного психопата…Группы психопатов?..
Вдруг мистер Голос резко встал и в два шага преодолел расстояние между нами. Нацелив на меня брелок, он замер, словно изучая. Не меняя положения, я во все глаза смотрела на своего мучителя: за что?
Но тут я отчетливо услышала вопрос «Что же ты такое?» – и отчаянно выкрикнула:
– Кабы я сама знала! – но только спустя мучительно долгое мгновение поняла: этот вопрос не был задан вслух.
Мистер Голос бросился к стене, в которой притаилась дверь, а я не успела даже зажмуриться, ибо боль накрыла меня с головой раскаленным шипастым одеялом.
«Стоп! Хватит! Умереть! Я хочу умереть! Стоп! Помогите!» – беззвучно кричала я темноте, в темноту, темнотой.
Темнота.
Человечество знает многое, но не ведает абсолютной тьмы.
Только чёрный, тихий-тихий, пустой, голый, беспросветный, безликий, безмолвный и безграничный – он берет в плен все органы чувств: зрение, слух, осязание, обоняние и вкус больше не нужны. Нет опоры под ногами, и руки не коснутся ничего – сколько ими ни маши. И падать – падать тоже некуда, потому что законы гравитации здесь бессильны.
Вселенская тьма, или Ничто, – из нее всё вышло, и в неё все вернется; вселенская тьма, или Ничто, уравнивающая нищих и царей, гениев и простецов, богов и людей; вселенская тьма, или Ничто, – непреодолимая по воле идущего, но по своему усмотрению пропускающая избранных.
Вселенская тьма – мать жизни и смерти, хаоса и порядка, добра и зла – взирала еще на одно существо, отправившееся в последний полет, в никуда. Человеческое дитя, подобное многим; миллиарды таких были и будут перемолоты временем в костную пыль. Но эта малышка несла на себе особую печать: из последних сил держась за древний медальон, летела она. Крошечная душа сжилась с ним, вжилась в него, заполнила округлое углубление с поперечной резьбой и засияла неугасимой искрой.
Даже по меркам вселенской тьмы был прекрасен тот полет – и она повела крылом, направляя удивительное создание прочь от небытия.
Маленькая искра в колыбели медальона продолжала путь в пустоте. Соединившись и замерцав, иероглифы древнего языка Праймов, забранные в хитросплетение звеньев цепочки, ушли в небытие, огласив истинное имя Тьмы, – такова была цена перехода.
Плата утерянным знанием – самая дорогая, но Тьма отродясь не принимала иной валюты. Путем медальона больше никто не пройдет, ибо не место неумершим в Ничто.
Когда-то давно, настолько давно, что не хватит земных мер времени, чтобы счесть, древний народ Праймов, числом тринадцать, владел знаниями о вселенской тьме. Один из великих, Вектор Прайм, создал могущественный артефакт в форме медальона, в цепочку которого вписал все, чем располагал. А располагал он истинным именем Ничто и знанием, что имя есть власть. Он ведал: настанет день, когда его труд послужит избранному оплатой прохода через бесконечные чертоги Тьмы к Приюту всех искр.
Ведал ли Вектор Прайм, что путем мертвых пойдет несведущее человеческое дитя, существо с планеты, чья отдаленная солнечная система от века считалась бесперспективной? Мог ли мудрейший из Тринадцати, которому подвластны были и время и пространство, представить, как безнадежно одинок будет полёт сияющей искры в бесконечном Ничто? Знал ли он уже тогда, что шансы Эбби разрешить многовековую дилемму изначально будут близки к нулю? Стал бы Вектор Прайм, хранитель времени, создавать столь ценный предмет, чтобы с его помощью человеческая душа, утратившая всякую надежду, прошла чертогами Тьмы и обрела иное воплощение?..
Вряд ли.
Но… Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — кто-то хочет, чтобы они были?
Значит — кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит -
чтоб обязательно была звезда! -
клянется -
не перенесет эту беззвездную муку!
Эбби тоже очень боялась куда-то опоздать и страдала от собственного бессилия: ее влекло в неведомом направлении, а вокруг было черным-черно и пустым-пусто. Как в той кроличьей норе, только без полок по стенам, да и без стен, чего греха таить. «Вероятно, мне посчастливилось достигнуть некоторого абсолюта», – сказала себе Эбби. К счастью, она была слишком поглощена «ощущением полного отсутствия ощущений», как сама окрестила это состояние, чтобы всерьез задумываться над тем, что именно с ней произошло.
Ведь человеческая смерть, пусть даже нисколько не героическая, а всего-навсего от внутреннего кровотечения и последующего травматического шока, – это не шутки. Это мероприятие крайне хлопотное и нервное, особенно если сразу знать, что тебя ждет. Как представишь все эти бюрократические проволочки: обвешивание, обмеривание, ревизия добрых и злых дел; оформление посмертия согласно конфессии, эти вечные очереди, толпы в коридорах; никогда нужного чиновника на месте нет, а у этих вообще обеденный перерыв до второго пришествия; начальник отдела переселения душ на совещании и неизвестно когда будет; старшему смены в аду опять котлы не те выдали, и он лезет без очереди «только спросить», лихо распихивая новопреставившихся… Да что тут говорить: «Afterlife International Ltd.» работает по вечностью отлаженной схеме.
…Только Эбби ничего этого не знала. Ведь если бы не выверенный взмах крыла Тьмы, её ожидало бы крайне запутанное разбирательство: на месте души в неучтенном человеческом теле – неучтенная искра, да еще в рукотворной камере! Это вопиющее нарушение!
И хвала всем высшим силам, что оно не было запротоколировано.
Эбби то погружалась в забытье – и тогда искра во мраке как будто затухала, – то резко просыпалась, но моментально теряла интерес к окружающему, разочарованная отсутствием изменений.
Сколько она так провела – сказать нельзя, ибо такое понятие, как время, неведомо вселенской тьме.
К тому моменту, когда впереди замаячил голубоватый свет, Эбби была совершенно одурманена, не ощущала уже ничего и ко всему была равнодушна. Когда внезапно её сознания коснулось чье-то присутствие, она встрепенулась, словно просыпаясь, попыталась себя оглядеть и с ужасом обнаружила, что ничего не видит – ни рук, ни ног. Это открытие так потрясло Эбби, что она даже вскрикнула – тишина. «Я бесплотна? Я лечу? Я умерла?» – такие мысли посетили Эбби, а вслед за ними – уже настоящий испуг. Затем сознание омыла растерянность.
«Вопрос номер один: ответ отрицательный, вопрос номер два: ответ отрицательный, вопрос номер три: при данных условиях ответ положительный», – кто-то сказал глухо и монотонно. Звук окружал Эбби, омывал ее, и при всей отстраненной холодности и механистичности неприятен он не был.
«Как?» – задала Эбби совершенно риторический вопрос, хотя сил уже не осталось удивляться, честное слово. «Недостаточно информации в запросе. Ответ не может быть предоставлен», – столь же бесстрастно прозвучало извне.
У Эбби сложилось впечатление, что из моря тьмы она попала в море звука и её накрыло штормовой волной. Она снова подумала о Френзи – человеке, роботе, трансформере, пришельце – не важно! – одушевленном существе, с которым провела большую часть жизни, как ни смешно. Поначалу у него была такая же манера изъясняться… Робкая надежда всколыхнулась, но – не успела Эбби сформулировать предположение – новая звуковая волна, опережая вопрос, окатила ее: «Вопрос номер четыре: ответ отрицательный. Не Френзи. Соединение. Соединение. Входящая информация от симбиоискры: Френзи передает хлюпику Эбби Смит большой привет».
Вихрь мыслей и эмоций закружил Эбби: «Что?.. Как?.. Френзи?.. Когда?.. Зачем?.. Где?.. Почему?.. Френзи… Здесь… Кто? Как?..» – невероятный поток, в котором смешалось всё: ужас перед происходящим, недоверие, недоумение, радость узнавания, надежда, интерес, ожидание… Но тот, кто остановил это ментальное торнадо, действовал жестко: вой сирены, невыносимый серый шум и помехи на радио, шипение раскаленного утюга – все это как из ведра окатило Эбби и заставило мгновенно замереть. «Ошибка! Ошибка! Нарушение логики! Искаженная информация! Невозможно обработать запрос!» – монотонный голос лишился части своего нечеловеческого спокойствия, в нем явственно была слышна плохо скрываемая эмоция. «Вот оно что, – подумала Эбби. – Это так ты паникуешь?.. Какой нервный! Немного ж тебе надо». В ответ прозвучало оскорбленное: «Саундвейв не паникует. Саундвейв. Никогда. Не. Паникует», – и если бы Эбби было чем улыбаться, улыбка у нее была бы до ушей. «Тогда, – беззвучно сказала она, – Саундвейв, наверное, может по-человечески строить предложения? Мне сложно переварить такой словесный салат». Ответа не последовало.
Эбби бездумно дрейфовала в наступившей тишине, ее снова стало клонить в сон, и только что состоявшийся разговор начал забываться. В полудреме она успела отметить, что темнота была уже не столь непроглядна, а бессмысленный дрейф снова превратился в уверенный полет, словно ее влекло какое-то гравитационное поле – и как оно сияло!
На пути к источнику света Эбби различила очертания узкого моста, который был словно соткан из плотной тьмы, и ощутила непривычную тяжесть – телесную, физическую – совершенно нездешнюю и в то же время такую родную. Вдруг что-то оборвалось, словно лопнул невидимый пузырь, в котором она плыла по безвременью, и Эбби приземлилась на четвереньки аккурат посреди моста, больно ударившись ладонями и коленями.
Ладонями и коленями.
Какое-то время она изумленно рассматривала свои пальцы, хорошо видимые в голубоватом свечении, потом обхватила себя за плечи и беззвучно зарыдала; руки ее беспорядочно перебирали складки олимпийки, поднимаясь выше, пока она наконец не замерла, прижав ладони к груди. Упрятанный под одеждой и скрытый под кожей, мерно пульсировал диск медальона; он, как магнит, увлекал вперед, к огромной сияющей сфере, которой заканчивался мост.
Эбби поднималась медленно и аккуратно, как в первый раз. Она сделала несколько осторожных шагов, стараясь держаться середины моста, подальше от зияющего по сторонам Ничто. Следуя безмолвному указанию диска, Эбби шла и шла, и путь казался бесконечным, но тишина уже не была такой абсолютной – слышался мерный разноголосый шепот. Закружилась голова, и Эбби испугалась, что сейчас оступится и сорвется с моста. «Не смотреть вниз, только не смотреть!» – думала она, но, как назло, чернота под ногами притягивала взгляд.
Среди шепота Эбби различала знакомый монотонный голос: «Иди, иди, иди!» – бесконечно повторял он. Мысленно держась за этот звук, как за нить Ариадны, девушка продолжила путь: на каждое «иди» приходился ровно один шаг. Она позволила голосу вести себя, закрыла глаза и неожиданно успокоилась: впереди был уже не узкий мост в безбрежном Ничто, но широкая береговая полоса, и босые ноги ее ступали не по скользкой, гладкой поверхности, но по влажному песку, на который то и дело набегали легкие игривые волны. Впереди была видна высокая фигура, но Эбби не стремилась различить, кто перед ней, она просто шла.
Внезапно мост кончился. Эбби открыла глаза: она стояла в шаге от прозрачной сферы, которая вблизи казалась необъятной. Внутри пульсировали и сияли сгустки голубоватого света, бессмертные искры – они смотрели на Эбби, или ей почудился этот многотысячный взгляд.
Шепот стих.
– Саундвейв? – позвала Эбби несмело. – Вы еще здесь?
– Да. – только и было ей ответом.
Эбби прижалась лбом к хрустальному покрову сферы и застыла – под ее прикосновением он мелко задрожал. Удивительное чувство принадлежности и сопричастности посетило ее, словно она наконец нашла то, что так долго искала, – дом, семью и все-все-все ответы. Эбби вспомнила, как когда-то, кажется, в прошлой жизни, спрашивала себя в отчаянии: «Кто ты, Эбби Смит? Интересно, настанет ли день, когда я вдруг открою глаза, взгляну на всё и больше не задам себе этого вопроса?»
У излучины моста, у самого подножия необозримого мерцающего шара Эбби Смит обессиленно опустилась на колени, держась за его гладкий бок, как за последнюю надежду; по ее щекам заструились искристые слезы. Так, коленопреклоненная, Эбби замерла и затерялась в лучах нездешнего света.
Нет во всем мире таких слов, чтобы описать эту картину, потому что смертные не бывали в Ничто и не ведают, как сияние Колодца, или Приюта всех искр, прорезает вселенскую тьму.
Разве что… Вы когда-нибудь видели, как безнадежно-ярко вспыхивает единственная звезда на бархатном покрывале ночного неба?..
