Неплатоновские диалоги
Ночь.
Существует расхожее мнение, что это самое таинственное время суток. Недаром преступления совершаются именно ночью. Недаром именно ночью люди поверяют друг другу самые сокровенные тайны. Недаром именно при свете звезд признаются в любви, ненависти – в общем, признаются.
Для меня же ночь – всего лишь время сна, не более. Ежедневные занятия и тренировки оставляют только одно желание – выспаться. «На том свете отоспишься», – сказал как-то Френзи, и с тех пор я то и дело вспоминаю: есть «этот» свет (здесь и сейчас, вчера, сегодня, завтра) и странный, удивительный, неизведанный и неведомый «тот» свет.
Сейчас мы одни, и осознавать, ощущать это – невероятно. Как будто вдвоем на необитаемом острове, вдвоем – в пустоте. Хочется поговорить, но столько вопросов, столько вопросов… Я боюсь, что диалога не получится. Впервые за все это время я боюсь говорить, страшусь слушать. Слышать.
Сфокусироваться, собраться. Слышать и запоминать, что скажет Френзи, – это может быть важно; это может рассказать кое-что и обо мне самой. Кто ты, Эбби Смит? Интересно, настанет ли день, когда я вдруг открою глаза, взгляну на всё, как впервые, и больше не задам себе этого вопроса?
– Френзи, я не знаю… С чего начать?.. – неуверенно произношу я, откидываясь на подушку.
Френзи занял кресло возле письменного стола напротив моей кровати. Он смотрит на меня: ставни закрыты, и в кромешной темноте я не вижу его лица – только рубиновые отсветы оптики.
– Человеческое дитя, я тоже знаю не так уж много, как ни обидно это признавать. Я всего лишь бывший раб с энергонных копей далекой планеты Кибертрон. У меня нет ни академического образования, ни опыта моего нынешнего босса, ни допуска к гостайне, чтобы помочь тебе. Честно говоря, ваш вид мне вообще откровенно противен, но ты не бойся, к тебе я привык. Мне импонирует твоё желание познавать – типичное стремление спарклинга. А спарклингов я любил…
Отвечаю на твой предыдущий вопрос: Праймус и Искра. Так будет проще. Помнишь, когда-то в курсе людской философии мы говорили с тобой о дуализме: есть форма и содержание. Так? Альфа и омега, А и B, внутреннее и внешнее воплощение. И так далее… Помнишь? Вот. Ходят слухи, что этот принцип универсален, хотя ты всегда можешь уподобиться герою «Матрицы» и сказать, что ложки не существует… Не знаю, чем это тебе поможет, конечно.
Короче говоря, всегда есть пара. Есть свет и есть тьма; есть день и есть ночь; есть радость и есть грусть. Продолжай дальше антонимические пары – это задание мы с тобой тоже уже делали. Если зайдешь достаточно далеко и копнешь в меру глубоко, то получишь: есть бог и есть дьявол. Основная антитеза на крошечной планете Земля. Только вы пока не доказали существование ни одного, ни другого, в то время как мы видели Праймуса. Мы помним черты Его лица; и мы почитаем Его не из «страха божьего», как принято говорить здесь, а потому что видели дела Его. Праймус – созидатель, творец. Он создал Кибертрон и, осмелюсь предположить, хотя где-то это и сочли бы ересью, некоторые иные миры. Но коль скоро есть творец, должен быть и разрушитель, иначе принцип дуализма загнётся. Если есть вес – должен быть противовес. Ты все время слушаешь этих вульгарных Poets of the Fall, и единственная причина, почему я продолжаю приносить тебе их диски, это: “When balance slays the daemon, you find peace…” – понимание баланса. Баланса во вселенной, причем не только во Млечном пути.
Так вот, есть тот, кто создает, и тот, кто разрушает.
– Френзи! – не выдерживаю я. – Но ведь ломать не строить!
– Хлюпик, если не прекратишь воспринимать все так буквально, долго не протянешь в этом прекраснейшем из подлунных миров. Подумай: один создает жизнь, а другой – уничтожает. Если мы посмотрим с позиции живущего, то второй – это зло. А если посмотреть с другой точки зрения? Вот ваша планета, она перенаселена, но черт бы даже с этим. Представь: у львицы рождаются львята – пушистые клубочки, все эдакие Симбы из мультика. Чтобы прокормить их, мать убивает антилопу. Тебе жаль антилопу? Да, логично. А львят? Их мама не может есть траву, она плотоядная. Пищевая цепочка, вспоминаешь? Есть прелестная антилопа, воплощение красоты и грации, и есть львица-мать. Скажи, дитя, кого в этой истории ты запишешь в добродетель, а кого – в злодеи?..
Я смотрю на Френзи. Чёрт… А есть смысл в этих словах.
– Дитя, может быть, я не могу объяснить тебе это столь же наукообразно, как это сделал бы мой нынешний шеф… Но послушай моего совета, ибо я живу на свете много дольше, чем ты: не дели никогда однозначно на белое и черное. Полутона, поверь мне, могут быть весьма значимы.
Так что я не скажу тебе, кто тут весь в белом, Праймус или Юникрон, ибо оба они воплощают идею бытия.
– Расскажи мне о Великой Искре, – только и говорю я.
– «Нарисуй мне барашка», – отвечает Френзи. – Твои вопросы, спарклинг, достойны Маленького принца Экзюпери. Кстати, последний (мне кто-то рассказывал), летал в конце 1930-х – начале 1940-х с моим покойным знакомым - Джетфайром.
Великая Искра… Это медиатор, что ли. Мне не позволено говорить с тобой о Ней, прости. Но я хотел бы иметь уверенность моего нынешнего шефа в том, что ты со временем сама все вспомнишь.
– Вспомню?
– Ну ладно, оговорился, – нехотя поправляется Френзи. – Узнаешь.
– Френзи, – не отстаю я, потому что сейчас это действительно важно, – какое отношение я имею к Искре?
– Нео, Пифия сказала тебе, что ты не избранный. – Френзи наклоняется вперед, почти преодолевая расстояние между собой и моей кроватью. – Но разве это значит, что ты выходишь из игры?
– Мне некуда больше выходить… – отвечаю я, понимая, что вряд ли добьюсь от Френзи подробностей.
– «Выход есть, но всегда – в окно», как пел один русский алкоголик. Люблю русскую лирику, – совершенно индифферентно заявляет Френзи, и я отчего-то улыбаюсь.
– Ладно. Скажи мне вот что: почему вы не дадите мне то, что лежит в банке, прямо сейчас, если так принципиально, чтобы это у меня было? – я включаю ночник, и Френзи щелкает оптикой ужасно по-человечески, будто жмурится.
– Эбби, это не моего ума дело, я не знаю деталей. Но могу предположжить: мои аналитические способности пока в норме, поверь. Если бы у шефа не было проблем, если бы он не ожидал «цезарьского» клинка в спину, то ты могла бы сидеть здесь сколько душе угодно, получить приличное образование, например… И знать не знала бы обо всей этой катавасии. Поверь, дитя, мы хотели оградить тебя от этого насколько возможно.
– Френзи, извини, если задаю очень личный вопрос… Мне просто очень сложно осмыслить все происходящее…
– Почему-то последнее меня не удивляет. Давай уже.
– Ты сказал, что был рабом. Общество Кибертрона настолько отсталое, что там до сих пор рабовладельческий строй? – я понимаю, что этот вопрос может прервать наш диалог или даже поссорить нас с Френзи, но удержаться не могу. Я не знаю, почему мне так важно узнать ответ.
– О Праймус! А ты в курсе, что на Земле до сих пор полно вполне себе просвещенных государств, в которых рабство процветает?! Ты помнишь, что такое кредит, детка? Мы учили с тобой. Типичный пример. Да.
Да. Я появился на свет в энергонных копях отдаленных провинций Кибертрона. Это как угольные шахты на Земле, точнее – как алмазные. Обработанный энергон – это наша пища, наша кровь, наша плоть. Это то, что раньше планета рождала в достатке, а теперь перестала давать совсем. Помяни мое слово, дитя: гражданская война – это война за ресурсы, то есть за полный бак (или сытый желудок, как скажут здесь), за время… Время существования, время жизни.
– Но это же ужасно… – я не знаю, что сказать. Наверное, хоть раз в жизни каждый попадал в такую ситуацию: кто-то рассказывает тебе нечто поистине кошмарное, а ты вдруг сознаешь, что не в состоянии этого понять – твоя-то жизнь, получается, была слишком безоблачна.
– Угу, – Френзи откидывается в кресле, и этот жест настолько прост, повседневен, банален – как будто так сделала я, – и на миг я забываю, что говорю с существом из иного мира, иной реальности. – Только не совсем подходит слово "ужасное". Когда долгие декациклы нечем заполнить бак – это ад. Кромешный ад. Моим первым предназначением было дробить грунт в шахтах, пока не появится вожделенная жила. Со временем они появлялись все реже. А хозяева, сама понимаешь, хотели кушать три раза в день, а то и чаще, что на нас, рабов, не распространялось. Нет жилы – нет топлива, нет энергона. Хорошо, если не ранит нигде: поломка – это всегда высокозатратный сервис, и не каждый хозяин шел на такое. Иногда раненых просто выбрасывали – живых мехов, как мусор. Больных, без средств к существованию, без шанса на починку. Отправляли из шахты наверх – потом их никто не видел. Вот что самое страшное, дитя: заглянуть в оптику тем, кого отправляют на поверхность. Я не смог… Ни разу.
– Но ты сейчас здесь, что-то же изменилось?.. – спрашиваю я, надеясь, что Френзи сменит тему.
– Мне повезло. Меня купил тот, кого я рад был бы назвать хозяином... и кого считал единственным другом, – Саундвейв, – продолжает Френзи. – Он купил меня и тем самым спас. В шахте, где я был рожден и провел многие ворны, были не лучшие времена. Долгое время не могли найти ни единой жилы ценного энергона, и хозяин стал распродавать рабов. Если я правильно помню, Саундвейв оказался в тех краях случайно. Он пожалел меня, возможно… А возможно, увидел во мне что-то, о чем я сам не подозревал. Ему не нужны были симбионты, но он все-таки приобрёл меня.
Саундвейв отдал за меня свой грант на новое исследование, хотя мог бы жить на него с десяток ворнов.
Да, человеческое дитя… Здоровый раб-симбионт в те времена стоил недёшево. Но он не просто купил, он освободил меня.
– Правильно ли я понимаю, Френзи, что мой опекун не твой Саундвейв? Меня смутило, что ты говоришь «мой нынешний шеф» о моём наставнике.
– Ты довольно внимательна для человеческого ребёнка, из тебя выйдет толк. Вероятно, есть причины, по которым мой нынешний босс не сказал тебе своего имени. Я ничего не хочу знать о них, это не входит в мою должностную инструкцию. Мой первый хозяин и дорогой друг уничтожен, и у меня не было иного выбора, кроме как примкнуть к единственному выжившему.
Время. «Танк-тонк, клик, клик, клик» неисчерпаемое количество раз. Я не уверена, что готова узнать подробности истории Френзи: слишком много боли, слишком много тщательно скрытой тоски, одиночества и неприкаянности – в его тоне.
Кстати, «танк-тонк».
– Скажи, а что это за странный тикающий звук, который сопровождает меня с самого первого дня здесь?
Френзи молчит некоторое время, будто взвешивает все «за» и «против»:
– Ничего особенного для тебя, очередная технология – силовое поле. Оно замкнуто на шефа: пока оно «тикает», как ты выразилась, все хорошо – контора пишет, шестеренки крутятся. Но если, если только ты услышишь необычную, непривычную тишину – беги. Беги и не оглядывайся. Поняла?
– Хорошо. Спасибо, это я услышала и в прошлый раз, – отговариваюсь я и оборачиваюсь к окну. – Можно открыть ставни?
– На здоровье, – говорит Френзи. – Солнце скоро взойдет. Знала ли ты, что именно у человечества оказался самый красивый вид на галактику?..
– Нет… – задумчиво отвечаю я, рассматривая редкие звезды, которые медленно тают на фоне светлеющего неба.
– Теперь знаешь, – говорит Френзи. – На сегодня разговор окончен. Впереди длинный день. Поспи пару часов, я подниму тебя в десять.
С этими словами он спрыгивает с кресла и мгновенно исчезает за дверью.
Танк-тонк, клик, клик, клик. Я лежу и слушаю силовое поле; теперь я знаю, что это оно.
Я засыпаю, думая о Френзи и его непростой судьбе в таинственных копях, о моём опекуне, который отказывается назвать своё имя, о далёких мирах и мерцающих звёздах, о завтрашнем дне и о том, что я хотела бы, чтобы он не оказался последним…
