Я спешу.

Увиденное не должно исчезнуть.

Хотя доктора и персонал клиники Гюльденлёве внимательны и тактичны, никуда не деться от того факта, что болезнь готова в любую минуту забрать у тебя - тебя самого. Насовсем. И пока ты сопротивляешься – она этого не делает. Вернее, не отступается, действует исподтишка, но у тебя остаётся гораздо больше времени – быть, а не существовать.

Так вот, не могу не признать, что увиденное мною во сне могло появиться только впоследствии встречи с тем грозным и могучим серебристым Неизвестным, ибо до того ничего подобного не видел. Если принять за основу то, что наш мозг обрабатывает виденное, слышанное, прочувствованное, воспринятое каким-либо образом нами за день, и в результате получаются сны, то должен признать, что в результате соприкосновения получил информацию от мира и о мире, не принадлежащего привычной нам реальности. Для простоты объяснений взял за основу, что мы попросту слишком многого не знаем, потому что не умеем пока узнавать. Тот же океан с большой вероятностью таит в себе многие тайны и объяснения ныне существующим явлениям, но наши технологии и наука пока не позволяют шагнуть дальше. Пока – не позволяют, и лишь от человечества зависит, как и когда этот барьер будет преодолеваться.

(Две строчки после этих двух абзацев – пустые. Видно, сэр Арчибальд торопился записать сам сон, а рассуждения, тоже рвавшиеся на волю, дописывал позднее. Об этом свидетельствует менее торопливый и прыгающий почерк, чуть меньший нажим на карандаш, гораздо меньше попаданий текста из одних строчек в другие, меньше следов от пальцев, когда мой предок, осознавая, что промахивается, силился стереть ошибки, но с химическим карандашом, в отличие от простого графитового, такой фокус не проходит.)

Итак, я нахожусь на огромной площади, и это точно не Земля. Может быть, это тот мир, из которого происходит Неизвестный? Скорее всего: на площади много таких, которые могли быть из его народа, если он не единственный в своём роде. Они металлические и живые, площадь вся заполнена ими. Многие хмельны, им весело; гремит музыка, не принадлежащая миру, где живут люди и похожую на которую человек создаст – если создаст – нескоро. Глаза – окуляры? оптика? – празднующих разноцветны: алые, синие, жёлтые. Не видно знаков различий, есть различия по цвету покрытия, размерам, манерам движения; у кого-то за плечами – то, что можно назвать крыльями, но совсем не похожими на крылья аэропланов; у кого-то – колёса; у кого-то – лопасти. У части присутствующих на руках – манипуляторах? – крепится, по видимому, оружие; у некоторых, вероятно, есть и скрытое. Мощные и хрупкие, весёлые и грустные, нахальные и наивные – разные; вот стайка тех, кого можно назвать молодёжью – ведь те, кто на площади – народ, не просто создания или – машины? – машины: о чём-то щебечут, хохочут, бранятся незло, все такие яркие и непосредственные.

Ощущается общее веселье, вот только мне, как наблюдателю, совсем не весело.

Почему?

Смутное ощущение воплощается в призраке того, кто когда-то был здесь, до постройки этой шумной площади. Его можно назвать стариком: даже полупрозрачный и с неуловимого цвета покрытием, он с выцветшей – почти белой – оптикой, а сочленения – так, вероятно, правильнее будет назвать аналоги человеческих суставов – нещадно скрипят, тело - корпус? - испещрено царапинами. Он что-то говорит таким же полупрозрачным – но более молодым - а те над ним смеются, а он не успокаивается, пока его тычками не прогоняют со смехом. Но один из гнавших его перестаёт смеяться – он услышал фразу, брошенную стариком напоследок.

Какую же фразу сказал в конце старик?

Я прислушиваюсь, потому что старик повторяет её, бредя от места прочь.

Я слышу её, и мне становится страшно.

Потому что вот что сказал старик:

«Нагорюетесь ещё с этой проклятой площадью. Энергоном умоетесь».

Предчувствие крови – вот что это было за ощущение! По всей континентальной Европе, совсем рядом с относительно благополучной Швейцарией, сейчас идёт бойня, бессмысленная и беспощадная – иначе, к примеру, откуда явление массовых братаний солдат воюющих сторон?! Вот что имел в виду тот старик: умыться энергоном – то же самое, что «умыться кровью»!

Война?

Здесь тоже была война?

Я вынужден наблюдать дальше, не в силах ничего изменить.

…Налёт на площадь внезапен и неотвратим: с небес, с земли – со всех сторон.

Взрыв.

И - живые – и я с ними вместе – проваливаются в вековые катакомбы – в яму, вырытую строителями вместе с разрушенными корпусами, застывшим энергоном, зашедшимися в беззвучном крике пустых глазницах-окулярах; глубже, до удушья и почернения, в толкотню чёрного рынка, где продаётся и покупается всё – абсолютно всё; где головорезы, явно накурившись чем-то горшим, чем опиум, буянят в обнимку, готовые в любой момент сорваться и начать крушить всё на своём пути; ещё глубже, под нагромождением тел, где.......................................................................................................

(Неразборчиво. В одной строке громоздится две или даже три, так что текст здесь, к сожалению, превращается в совершенно не читаемую кашу.)

..............................…и наконец, раздавленные до внутренностей через рот, погружаются в грохот битв древних арен, построенных на потеху хозяевам жизни, в молотилку калёного оружия, доверху накормленную бывшими живыми и напоенную их энергоном.

Вот что было под той площадью.

Вот от чего предостерегал старик, но не был услышан.

Память поколений оказалась короткой, и расплата за это была ужасной.

Так, вероятно, выглядит катастрофа памяти.

Смогут ли будущие поколения извлечь уроки из творящейся сейчас в континентальной Европе и за её пределами бойни?