(Пожалуй, одна из наиболее коротких записей сэра Арчибальда Уитвики, но оттого не менее ценная. Лист не заполнен до конца и более на нём не оставлялось записей.)

Тихий предсмертный хрип отца страшен своей беспомощностью. Мы с матерью пытаемся спасти его, но именно что пытаемся. За доктором уже послано. Поздно. Карие глаза закатываются. Отец ещё теплый, но дыхания и биения сердца не слышно.

С той поры я ненавижу бессилие, прежде всего собственное. С той поры стараюсь быть вдохновителем для вверенных мне людей. Хотя бы потому, что если Всевышний действительно дал человеку разум, то величайшим пренебрежением было бы от этого дара отказываться, не развивать его, не пользоваться им. Сейчас я понимаю, что доктор вряд ли смог что-либо сделать, даже милосердно склонившись над отцом сей же момент, как мы услышали эти хрипы, но я никогда не простил бы себе, если бы тогда не пытался.

(Следующие строки написаны, вероятно, несколько часов спустя: буквы более резкие и угловатые, неоднократно сталкиваются со стенками прорезей для строк.)

Опять придётся беспокоить фройляйн Грау: неприятный зуд чуть слева от грудины отдаётся болью в левом локтевом сгибе. Да и вряд ли засну сейчас даже после лекарства. Трогаю лицо: мокрое.

(И действительно: отпечаток пальца слегка смазывает часть строки.)

В Священном Писании сказано: "Душа его во благих водворится, и память его в род и род". Добавить мне к этим словам нечего.