Пролог. ГОЛОС.

Все мы безумны, каждый по-своему.

Еврейская пословица.

— Так, говорите, вы слышите голоса?

Доктору было на вид лет пятьдесят: понимающие глаза за очками в тонкой оправе и темные волосы, лишь слегка тронутые сединой на висках. Звук от пишущей в блокноте ручки, движущейся чередой быстрых взмахов и росчерков, необычайно громко раздавался в маленькой комнате. Эвилин следила за движением ручки, как за чем-то маленьким и ядовитым, что ей очень хотелось бы раздавить.

— Голос, — с тихим вздохом поправила она. — Один голос.

— Голос, — поддакнул доктор. Ручка начала черкать еще одну пометку, а Эвилин бросила взгляд на настенные часы. Еще больше двадцати минут до свободы. — Вы слышите голос. Что можете рассказать о нем?

— Мужской голос. Иногда он говорит всякую чепуху. Как будто кто-то думает вслух. Очень громко вслух. И подробно.

Чирк-чирк.

— Велит ли вам голос что-либо делать?

— Нет, — она потерла тонкую медицинскую перчатку, закрывающую ее правую руку. — Когда я смотрю телевизор, иногда он хочет, чтобы я переключила канал. Ему хочется смотреть «Дискавери».

Доктор бросил на нее удивленный взгляд, но быстро принял безразличный вид.

— Вы… спорите с ним?

— Вовсе нет. Мне нравится «Дискавери».

Пауза.

— Думаете, это важно?

Теперь настала очередь Эвилин смотреть удивленно.

— Любовь к каналу «Дискавери»?

— То, что ваши интересы совпадают.

— Если просмотр документальных фильмов заставит его заткнуться, я только «за».

Доктор еще раз прочитал свои записи.

— Понятно. Можете указать время, когда это началось?

Эвилин снова коснулась перчатки и нахмурилась.

— Четыре месяца назад. Я попала в аварию.

Красное и белое и синее кружилось и вспыхивало под проливным дождем. Далекий звук сирен, назойливый гул и мутные силуэты, движущиеся на краю зрения. Мятый металл, нависающий с одной стороны, красный и черный, рядом с ее головой порванная покрышка. Холодная вода сверху и грязная трава снизу, обжигающий огонь в руке, в груди, осколки стекла в глазах, зовущие голоса, руки, и все болит, болит, болит…

— Кажется, об этом упоминается в вашей истории болезни, — доктор пролистал ее дело, остановился на документе в начале папки и кивнул. — Семнадцатое апреля, правильно? Можете рассказать мне о случившемся?

— Да нечего рассказывать, — Эвилин положила ногу на ногу, стараясь не морщиться от движения, расправила складку на юбке и мимоходом потерла бедро. — Полиция сказала, что кто-то врезался в бок моей машины на перекрестке. Сломал мне несколько ребер, порвал мышцы. Оставил мне вот это, — она указала на перчатку. — Я очнулась в госпитале две недели спустя.

— И тогда впервые вы услышали голос.

— Он ругал меня за то, что я долго не просыпалась, и жаловался на скуку.

— …Понятно.

Чирк-чирк.

* * *

Эвилин засунула рецепт в сумочку и вытащила солнечные очки: полуденное солнце слепило глаза. Она посмотрела на короткую лестницу в пять ступеней, ведущую к парковке, и на длинный окольный пандус для инвалидов. Вздохнув, она осторожно отправилась в путь по пандусу, крепко держась за металлический поручень.

- А как часто ты планируешь являться сюда?-

Стиснув зубы, она вытащила из сумочки ключи, возможно, слегка резче, чем требовалось. Идущая мимо по тротуару благообразная пара удивленно на нее посмотрела, но она не обратила на них внимания и продолжила свой путь на парковку.

- И ты меня игнорируешь. Сколько раз мне повторять, что я извиняюсь? Я не нарочно, знаешь ли. -

Всунув ключи в замок зажигания помятой старомодной колымаги, что заняла место ее горячо любимого и безвременно почившего «Тауруса», она завела мотор. Хотя внутри машины было душно, как в аду, и вдвое жарче, ноге стало легче, когда Эвилин села. Включив кондиционер на максимум, она начала выезжать с парковки.

- Как вы, белковые, это выносите? Тут как в плавильной печи, а у вас даже нет внутренних систем охлаждения. -

Эвилин вздохнула и, притормозив на выезде с парковки, застегнула ремень безопасности. А мама еще удивляется, почему я считаю себя сумасшедшей.

- Ты не сумасшедшая. -

— Сказал голос у меня в голове, — она включила поворотник и стала ждать просвета в потоке машин, с облегчением отметив, что кондиционер наконец начал остужать салон.

- А вот это по-настоящему грубо, знаешь ли. Ты не можешь вечно называть меня просто «голос». Я уже говорил тебе свое имя. -

Если я дам тебе имя, то это полностью сведет на нет цель моих визитов к психиатру — избавление от тебя. Она подождала, пока проедет грязный пикап, и выехала на дорогу. Послеобеденное дорожное движение в центре Мейсон-сити было редким и спокойным, но по мере приближения к автостраде становилось все активнее. Я не желаю продолжать этот разговор..

- Ничего ты мне не дашь. У меня уже есть имя. Давай, скажи. -

Заткнись. Поворот налево на Брод-стрит, потом два квартала до девятнадцатого шоссе. Солнце резко ударило в глаза, и она опустила солнцезащитный щиток.

- Ну скажи! Я знаю, ты хочешь. Ну, ну, ну! Ты же можешь! Одно ма-а-а-аленькое слово! -

Это даже не имя. Это катастрофа, типа той, в которую я попаду, если ты не утихнешь! Она сменила полосу движения и, включив поворотник, начала сворачивать на аптечную парковку. Машины проносились в обе стороны, она быстро проскользнула в разрыв в автомобильном потоке, царапнув днищем о неровный тротуар у въезда на парковку. Найти место на почти что пустой стоянке было до смешного легко.

- Скажи, и я умолкну. -

Голос захихикал, как маленький ребенок, который знает, что еще одно «пожалуйста», и мама сдастся.

- Скажи, скажи, скажи! -

Эвилин выбралась из машины, захлопнула дверь и направилась ко входу в аптеку, зарывшись в сумочку в поисках рецепта.

— Заткнись, Сайдсвайп.