- Глупая… Он мог тебя убить.
- Он мог убить тебя. И убил бы.
- И ладно, - с какой-то отчаянной злостью в слабеющем голосе проговорил Джаз. – Ты хоть представляешь, что было бы, если бы я не успел?
Леона всхлипнула, покачав головой.
- Что мне было делать? Я не хочу… не хочу тебя потерять.
Улыбнувшись, он погладил ее по спине, но ничего не ответил.
- Может… я могу что-то сделать? – не выдержав мучительной тишины, спросила Леона, подняв голову, чтобы видеть его лицо, - Как я могу тебе помочь? Пережать эти трубки… Пожалуйста, скажи, что мне делать?..
Джаз издал странный звук – не то печальный смешок, не то ироничное фырканье.
- Ничего. Уже бесполезно.
- Не говори так, - она судорожно вздохнула, сжав дрожащие губы, чтобы не разреветься. Она не хотела в это верить, но прекрасно понимала, что Джаз умирает. Для этого ей не обязательно было разбираться в физиологии кибертронцев – достаточно было только услышать его тихий, полный боли голос и видеть измученное и усталое лицо.
Он мотнул головой – сил, чтобы говорить, действительно почти не осталось. Мир для него медленно угасал. Проще было отключится, уйти в оффлайн, сохранить хоть какой-то энергетический резерв, но Джаз не хотел провести свои, возможно, последние минуты в безмолвной пустоте. Мысленно он усмехнулся – Рэтчет будет в бешенстве. Если, конечно, еще будет на кого злиться…
- Джаз, - дрожащим голосом позвала Леона. - Они ведь придут, верно? Те, о ком ты говорил? Они смогут тебе помочь?
Он медленно кивнул и обессилено откинул голову на броню Бэйтстрайка. Он связался с ними, как только смог, то есть, когда десептикон перестал его глушить. Они должны прибыть минут через десять, не больше. Аварийная система заблокировала подачу энергона в поврежденные магистрали, так что он почти не мог двигаться. Боль прорывалась к процессору, даже несмотря на отключенные рецепторы.
- Ты только держись…
Джаз усмехнулся, покачав головой.
- Жаль, здесь нет твоей скрипки, - неожиданно произнес он.
Леона вздрогнула, резко выпрямившись. Скрипка была. Когда Бэйтстрайк схватил ее, Леона непроизвольно вцепилась в футляр – она это точно помнила, но вот куда она делать потом…
- Кажется, он выкинул ее где-то на складе, - неуверенно проговорила она.
- Ты… можешь посмотреть?.. Пожалуйста.
- Зачем? Это же всего лишь скрипка. Я не хочу оставлять тебя здесь... одного, когда...
- Ничего… я подожду. Пожалуйста…
Леона уставилась на него с искренним недоумением. Странное желание, но… Она решительно приказала себе даже в мыслях не произносить слово «последнее». Все будет хорошо… ведь так?..
Тем не менее, дальше спорить Леона не стала. Не тот момент. Пусть лучше потом они будут вспоминать об этом, и смеяться, чем сейчас пререкаться из-за пустяка. Это не должно занять много времени… хотя Леона и очень боялась, что не застанет его живым, когда вернется. Но нет, нет. Он не умрет. Ни в коем случае. Все будет хорошо. Все будет хорошо…
- Подожди, - Она поднялась на ноги, - подожди. Я сейчас.
Ее поиски не затянулись надолго – футляр лежал среди кучи мусора недалеко от колонны и выглядел невредимым, разве что только ручка оторвалась с одного края. Леона смахнула с него горсть серой пыли, и, прижав к себе, поспешила обратно.
Она отсутствовала всего пару минут, и вздохнула с облегчением, когда Джаз, услышав ее возглас, повернул голову на звук. Она прибавила шагу, на ходу расстегивая футляр, и лишь приблизившись к нему на расстояние вытянутой руки, опустилась на колени, чтобы вытащить скрипку, мимоходом проверяя, цел ли корпус и не отошли ли пружины. Кажется, инструмент был цел, по крайней мере, с виду.
Как-то неловко улыбаясь, она поднялась и показала ему скрипку, выставив перед собой на вытянутых руках.
- Она была со мной, - сказала Леона, - когда…
Джаз выдавил только слабую улыбку – большее, на что он был способен. Леона смотрела на него, словно ждала чего-то, какого-то знака. Ее руки заметно дрожали.
Джаз слабо повернул голову, с трудом фокусируя взгляд на ее лице. Он хотел столь многое ей сказать! Сказать, чтобы она не вздумала плакать, соврать, что с ним все будет хорошо, что ему не больно и не страшно. Сказать, чем она стала для него, и почему ее короткая жизнь имеет для него большую ценность, чем собственная, которая могла бы продолжаться еще миллионы лет... Сказать, что он хотел бы в последний раз услышать песню ее души – услышать, как она играет.
Но не мог - на это у него просто не хватило бы энергии, даже если бы он вложил в эти слова все, что у него осталось. Да и смысла в этом не было. Время слов ушло.
И он, словно благословляя, чуть вытянул руку и произнес одно-единственное слово:
- Звучи.
Ее губы задрожали. Она открыла рот, собираясь не то ответить ему что-то, не то разреветься в голос, но вдруг остановилась. Ее лицо вдруг стало решительным и серьезным. Плотно сжав зубы, Леона кивнула и положила инструмент на плечо.
Скрипка звучала иначе – как-то плаксиво и жалко, но Леона сейчас не смогла бы сыграть по-другому даже на лучшем в мире инструменте. Музыка пришла сама, откуда-то изнутри – словно текла от самого сердца к рукам, минуя сознание. Леона запомнила ее звук на всю оставшуюся жизнь, ибо сама была удивлена собственным выбором. Она играла арию Каварадосси из «Тоски»*. По крайней мере, сначала.
А потом что-то в ней самой сломалось, сорвалось, словно лопнула до того туго натянутая пружина, и печальные переливы Пуччини, от пронзительности которых леденело в груди, разорвало нечто другое, неизвестное, стремительное и восторженное. Что-то очень живое.
«Живи», думала Леона, в исступлении сжимая гриф, «Живи. Пока я буду играть, ты будешь жить».
По крайней мере, она верила в это... большего и не требовалось.
Странный, непривычный голос ее скрипки летел, уносимый слабеющими порывами ветра в сторону Города, отдаваясь таинственным эхом от бетонных стен складов, возносясь над безмолвно спящими погрузчиками и кранами. Те, кому довелось в тот час остановится недалеко от Окланд-Иннер потом говорили, что слышали музыку морских сирен – яростную, отчаянную, наполненную какой-то дикой страстью к жизни. Кое-кто даже утверждал, что видел парочку этих созданий, танцевавших на пустыре перед портом в кругу магического света...
Леона играла, до боли сжимая зубы, не боясь сбиться или сфальшивить – это было уже неважно. Неважно, что скрипка немного расстроена, главное, что она звучит, что ее песня отзывается вибрацией в висках и острой, почти невыносимой болью в сердце. Неважно, что романс ведомого на казнь звучит так жизнерадостно и безумно. Сама смерть, в конце концов, не имеет значения. Ее просто не существует. Сейчас, в этот момент, пока играет Леона – никакой смерти нет. Есть только вечность, чернеющее ночное небо и музыка…
Если бы не порвалась струна, Леона играла бы, пока не упала замертво. Скрипка взвизгнула и умолкла, но звуки музыки, казалось, висели в воздухе еще несколько мгновений. А потом их унес ветер.
Леона, тяжело дыша, опустила руки, и, закинув голову, беззвучно заплакала.
А над Городом в ту ночь, впервые за много лет, шел снег.
