Here I go now, here I go into new days.
I'm pain, I'm hope, I'm suffer.
Metallica
*
– Это твой?
– Да.
– Черт, огромный, как дом моей мамочки. Держу пари, ты вписался в нехилый кредит. Сколько он стоит?
– Больше, чем ты можешь представить.
– Ты полон сюрпризов, Кейд. А что у тебя с рожей?
– Твоя мамочка поцеловала. Ты дашь мне наконец деньги?
– Чего ты бесишься? Вот. Отдашь, когда сможешь.
Светловолосый парень в джинсовой куртке щелчком отправил белый потрепанный конверт через стол, засунул пару смятых банкнот под блюдце и поднялся. Красная обивка диванчика заскрипела.
– Ну, бывай, – он похлопал Кейда по плечу и вышел из «Сидни». «Сидни» было начертано по старинке – большими алыми буквами на белом фоне, никакого неона.
На улице он еще раз с удивлением осмотрел грузовик и заметив, что Кейд провожает его взглядом, демонстративно покрутил пальцем у виска. Дождь усилился, и парень поспешил к своей машине.
Кейд вышел. Запах кофе, тихие голоса и тепло придорожной забегаловки остались за закрытой дверью. Ссадина на лбу ныла, он натянул кепку на глаза и сделал глубокий вдох. Воздух был тяжелым.
На стоянке с одной стороны от Прайма застыл видавший виды «тандерберд», его голубой бок отражался в хромированном баке Оптимуса. С другой его поджал пикап с техасскими номерами.
Вода ручейками стекала по капоту и собиралась под колесами маленькими лужицами. Решетка, часть бампера и крыла были смяты, фара разбита.
Это произошло около полудня, когда Кейд увидел на трассе несколько внедорожников. Они двигались в плотном транспортном потоке быстро и уверенно, словно черные волки среди стада разномастных овец.
Оптимус какое-то время менял полосы, набирая скорость и распугивая легковушки длинными гудками. Он не хотел вести бой на оживленной трассе. Вслед Прайму неслась ругань на английском и испанском, водители сигналили, путались в управлении и собрали пробку. Когда представилась возможность, грузовик свернул в пустыню, грубо толкнув напоследок одного из «волков» в гладкий бок – машина проскользила, взвизгнув шинами, и с размаху уткнулась капотом в дорожное заграждение. Прайм не сбавлял скорости на бездорожье, и Кейд проклинал его подвеску. Ремни безопасности жестко натянулись, превратившись из средства защиты в путы. Один из черных автомобилей, выпрыгнувший прямо перед колесами, Прайм поддел капотом и тащил несколько мучительных, наполненных отвратительным скрежетом, мгновений по прямой. Тащил, сминая металл, и гудел, как скоростной поезд. Машина почти исчезла в пылевых тучах. Затем ее повело в сторону, и громкий удар возвестил о столкновении с другим внедорожником.
Только потом Прайм трансформировался, вышвырнув Кейда из салона. Приземление было неудачным, он ударился о камни. В ушах зашумело, Кейд разобрал только, что на автоматные очереди Прайм ответил из пушки (огромной разнеси-весь-Техас инопланетной пушки). Крики и лязг потонули в грохоте взрывов. За завесой из черного дыма и клубов пыли послышались нервные трели полицейских автомобилей.
Кейд вытер кровь с лица. Оптимус в несколько шагов оказался рядом, кинув на него быстрый взгляд.
– Нам повезло, что они не прислали вертушку, – Кейд поднялся, зажмурившись от порыва ветра, бросившего песок в глаза.
– Это им повезло, что они не прислали вертушку.
– Ты ранен.
– Cадись скорее, – Оптимус трансформировался. – Ты, может быть, хочешь устроить спринт с полицией штата, но я предпочту скрыться.
– Но я могу...
– Это приказ!
– Ты можешь по-человечески попросить?
– Проклятье, делай, что я говорю!
Прайм так раздраженно гудел, что новая реплика могла обойтись себе дороже. Было бы хорошо сейчас оказаться где-нибудь подальше от Оптимуса. Желательно с упаковкой аспирина.
Прайм сорвался с места, пробуксовав задними колесами. Он продолжал путь на прежней скорости сквозь жаркий дрожащий воздух по песку и кустарнику, вдоль серо-голубых скалистых хребтов, даже когда точки на сканере погасли. Из выхлопных труб валил густой дым, мягкая охряная пыль шлейфом стелилась за кузовом, поврежденный металл поскрипывал. Малолитражка шарахнулась на соседнюю полосу, когда он выехал на шоссе. А потом начался дождь и никак не останавливался...
Кейд пробрался мимо пикапа и открыл дверцу грузовика. Она распахнулась не до конца, задев серый исцарапанный кузов. Мужчина пнул пикап, тот отозвался злой трелью. Кейд забрался в кабину грузовика:
– Чертовы техасцы. Нельзя поехать куда-нибудь и не напороться на техасца.
– Твоя немотивированная агрессия озадачивает меня, Кейд.
– Ну так не забудь записать меня на курсы управления гневом, – Кейд пристегнулся. – А еще лучше сам туда запишись.
– Я поясню кое-что. Раньше мы сотрудничали с военными, поэтому подобных вопросов не возникало. Думаю, не надо напоминать тебе, что основа функционирующей армии – дисциплина. Я не считал нужным уточнять до этого момента, что у тебя с ней проблемы. Но что я знаю: если я приказываю – приказ должен быть исполнен. Мы на войне. Если Прайм говорит, ты делаешь, как говорит Прайм. Если ты не делаешь, я не смогу защищать тебя, как обещал. А это императив. Если ты мешаешь мне выполнять мои императивы... Проклятье, просто делай, что я говорю.
– Да какого ты...
Прайм захлопнул дверцу:
– Этот разговор окончен.
Грузовик лениво провернул колеса и аккуратно выбрался со стоянки. Когда Оптимус снова заговорил, голос звучал безмятежно:
– Если ты будешь и дальше так смотреть, то прожжешь мне дыру в приборной панели. Всё прошло успешно?
– Повезло, что у меня еще остались кое-какие друзья. До Чикаго может и хватит. Не знаю, что будет после.
– После, Кейд, возможно, уже ничего не будет.
*
Ветер гнал плотные серые тучи, они превращались в странные вытянутые лица, слезы из их глаз капали на ветровое стекло. Белые ветрогенераторы, слаженно работающие лопастями, покрывали холмистые гряды, поросшие желтеющей травой. Потрескавшийся асфальт со временем должен был превратиться в межштатную магистраль, а пока Прайм срезал по изгибам боковых дорог, вздымая прибитую дождем пыль и оставляя за собой золотистые пшеничные поля, фермерские дома и крашеные в зеленый зернохранилища.
– Ты классно дрифтишь.
– Позволь рассказать тебе историю: я не занимаюсь дрифтом, – в голосе Оптимуса послышалось раздражение. – Этим занимаются те, у кого слишком много свободного времени даже по нашим меркам. Вот как это бывает: они выходят на трассу и начинают драть шины, как будто им больше нечего делать. Потом они не вылезают из ремблоков. Когда же они наконец выбираются оттуда, то опять несутся на трек. Они подсаживаются на это. И это совсем не то же самое, что просто любить скорость. Никто, обладая здравым процессором, не занимается дрифтом без видимых на то причин. Ты слышал про Прайма-Драные-Покрышки? Я нет. Я просто умею справляться с заносами.
– Я понял-понял: Большой Босс не дрифтит в кукурузном поле.
Когда тучи рассеялись и неба опять стало очень много, Прайм встал на прямой курс автострады, уходившей на север меж скалистых насыпей, за которые цеплялись одинокие деревья. Солнце било прямо в глаза.
– Тебе не скучно? – сказал Кейд.
– Скучно?
– Да, в дороге. Столько миль и все не кончаются. Должно же это когда-нибудь наскучить.
– Я не очень понимаю тебя. Я еду. Я размышляю. Я так живу.
– Да я понял, что ты делаешь. А что делаю я?
– Не тебе ли хотелось «просто ехать»?
– Но я устаю «просто» сидеть, смотреть через стекло и еще эти «Забытые хиты 60-х»... Рехнуться можно, что ты слушаешь. Ты так часто молчишь, особенно когда едешь.
– Я говорю, когда мне есть, что сказать. Но ты можешь обратиться ко мне со своими проблемами. К Прайму обращаются, когда возникают проблемы.
– Ты можешь просто поболтать?
– Звучит как «подрифтить».
– Оптимус, ну поговори со мной.
– Хорошо, если ты настаиваешь. Я расскажу о том, как мы с тобой говорим. У нас есть сформированные в процессе исследований языковые матрицы, которые помогают нам систематизировать новые языки и создавать минимально необходимую базу для коммуникации. Наши объемы памяти позволяют нам в максимально сжатые сроки освоить и начать реализовывать языковые формулы в общении. Для повседневного контакта вы используете ограниченное количество лексических единиц и грамматических структур, что облегчает нам задачу. Понятия, выражаемые вашими словами, частично сходны с нашими, что подтверждает некоторые теории, выдвинутые нашими ксенологами. Мы специально модифицировали речевой аппарат, чтобы воспроизводить звуковой строй вашей речи. Мы используем диапазон частот, воспринимаемый вами без спецсредств. Мы прибегли к помощи аудиокаталогов. Воспользовавшись ими, мы подобрали тембр наших голосов, отрегулировали громкость. Мы сделали все, чтобы стать вам понятнее.
– Да, ты умеешь загрузить, – Кейд прикрыл глаза, прислушавшись к шуму мотора. – Мне нравится твой голос.
– Голос – как спойлер или цвет обшивки, он отражает индивидуальность и может быть подобран удачно или не очень.
И Прайм замолчал.
– А как насчет десептиконов. Они бывают на колесах?
– Колесные десептиконы – бесполезная трата металла. Даже с точки зрения самих десептиконов. Столкнуть их с дороги – простое, хоть и грязное дело, но некоторые из наших это любят. Гораздо больше десептиконов гордятся тем, что они не «ползают», а летают. Они уверены, что одно это делает их лучше автоботов. Но заявляя так, они и за галактические циклы не приблизились на своих крыльях к победе. Любопытный факт. Мы могли бы узнать мнение Мегатрона по этому поводу, если бы он не превратился в металлолом.
Но я не хотел бы говорить о десептиконах, это всегда приводит к разговорам о войне. И если ты вспомнишь все свои проблемы и умножишь их на тысячи ворн, то оценишь, как я устал от этой темы. Не стоит также обсуждать со мной вопросы вашего понимания моей морали. «Свобода как право разумных существ» заключается в том, что они действуют, следуя своей свободной воле, без принуждения, в том числе встают на моем пути, а значит, несут ответственность за последствия.
На мгновение Кейду вспомнился взгляд стрелка, только выбравшегося из люка машины, той самой, которую Прайм секунду спустя протаранил на полном ходу. Может быть, эти люди и привыкли убивать, но в момент удара в глазах стрелка не было ничего, кроме страха.
– Лучше наслаждайся поездкой, как я, – заключил Оптимус.
Кейда ждали молчаливые часы, пока солнце перемещалось по небосводу, меняющему окраску от ядовито-желтого до тревожно-оранжевого. Медовые прямоугольники полей чередовались с пролесками и одноэтажными пригородами. Горячее дыхание юга понемногу слабело. Впереди поднимались лесные массивы, желтый цвет превратился в пастельно-коричневый с широкими мазками глиняно-белого и изумрудного.
– Когда я еду быстро, я делаю это не только для того, чтобы успеть, – начал вдруг Оптимус, и Кейд очнулся от дремоты, потерев глаза. Он взглянул на часы: прошло почти четыре часа.
– Я представляю иногда, что пытаюсь догнать на трассе своих братьев. Я надеюсь расслышать их голоса, звук их двигателей, уловить биение их Искр в шуме вашего ветра. Я не успел попрощаться с ними. Мне не должно обманывать себя: я сбился с курса. Возвысившись, я пал. За мной – пустая дорога. Как лидер должен определять себя в ходе вещей, если за ним никто не следует? Как должен определять себя главнокомандующий, лишившийся армии? Отчаянная Искра может однажды стать Праймом. Но чем станет Прайм без автоботов и Кибертрона?
– Я не знаю, что тебе ответить, прости.
– Ты не должен отвечать. Но мне показалось важным сказать это. Я нахожу утешение лишь в том, что Искра возвращается в Оллспарк, чтобы в ответ на дар жизни поделиться накопленной мудростью, и начать новый цикл – чистой и искренней.
– Вы в это верите?
– Мы это знаем.
*
Озеро пряталось в низине, в окружении хвойного леса. Вода была темой, похожей на желе, едва тронутой тихой рябью, которую создавал прохладный вечерний ветер. Запах влажной земли казался тяжелым и насыщенным. На костер пришлось потратить больше времени, чем обычно.
Кейд закурил прямо от живого пламени, багровый огонек медленно тлел. Он бросил эту привычку после рождения Тессы, но захватил в «Сидни» красно-белую пачку почти автоматически. Оптимус заставлял его нервничать, и Кейд не мог точно определить почему. Просто Прайма было слишком много – во всех его проявлениях. Что ж, американские хайвеи любят большие грузовики, и это, наверно, взаимно.
– Я решил, что должен сказать кое-что. Это важно, и я хочу, чтобы ты послушал, – Оптимус повернулся к нему. – Во время наших путешествий мы заметили вот что: разумным существам – тем, кого мы считаем разумными – желательно наблюдать внешнее подобие, чтобы преодолеть первичный барьер, начать испытывать интерес. Они надеются на отклик, доверяясь внешнему сходству до того, как узнают суть. Они пытаются считывать тела, позы, жесты. Сначала мы ведем наблюдение дистанционно, присматриваемся к разумным формам жизни, анализируем, систематизируем, затем маскируемся. И только потом стараемся наладить контакт. Настоящий контакт происходит, когда они решают, что мы безопасны. Мы пугаем многих, потому что нас изменила война. По сути, мы теперь не так уж и отличаемся от десептиконов, а они любят устрашать внешностью, это часть их культуры.
Но подражая, мы имеем больше шансов наладить мирный контакт, объяснить наши намерения. Мы хотим их объяснить, потому что мы исследователи, а не только воины. Нам интересна вселенная и многообразие жизни в ней.
Не все готовы воспринимать нас такими, какие мы есть. И я хочу просить тебя: подумай о степени твоего приятия. Мы не автомобили и джеты. Мы просто копируем ваши безыскровые механизмы, имитируем ваши собственные тела. Пара пятипалых манипуляторов для боевой машины – это не функционально и даже странно. Мы – автономные вооруженные комплексы с высокой степенью адаптивности к окружающей среде, предназначенные для ведения боевых действий и космических исследований. Это – наша эволюция, способ выживать. Мы подвергали наши тела мучительным апгрейдам, и не все из нас помнят о том, какими они были до войны. Наш разум менялся вслед за телом. Все, что ты видишь – иллюзия. Мы большие притворщики. Ты любишь прикасаться к моему лицу, но на самом деле оно тоже обман, способ снизить твою тревожность. Мы очень разные. Мой настоящий облик скорее напугал бы тебя.
– Но ты и не показывал мне свой настоящий облик.
– Я скрываюсь.
– Ты и от меня скрываешься?
– Нет, – Прайм показался немного удивленным.
– Тогда не отдаляйся от меня. Если ты собрался убеждать меня в том, что ты просто большая говорящая пушка – ты опоздал. Мне вообще наплевать, как ты выглядишь.
Он рассеяно оглядел Оптимуса с головы до ног. Все-таки лучше знать его таким: похожим на стрелка Джо, а не на гигантский треножник из «Войны миров». Стрелок Джо бьет без промаха.
– Есть более сложные вещи в вопросе установления контакта. Например, этика межрасового общения. Мы не высокомерны, но некоторые вещи меня беспокоят. Я не привык, чтобы в моей кабине постоянно кто-то присутствовал. Другие автоботы тоже не приветствуют подобное. Это нравится только Би. Он считает, что свободен от ржавых предрассудков. Он любит, когда в его салоне кто-нибудь находится. Кто-нибудь из вас, людей. Я бы назвал это очень специфическим способом общения. Он много времени проводил так с Сэмом. И когда он увидит тебя, то первым делом затащит в свой салон. Это легкомысленно, чтобы не сказать больше. Но поскольку я доверяю тебе и не вижу другого способа постоянно быть рядом, я пускаю тебя внутрь. Я хочу, чтобы ты понял, насколько близок ты мне оказался.
И теперь мы должны поговорить о контроле. Это еще один важный пункт в нашем общении. Ты теряешь контроль, я это ощущаю, когда ты прижимаешься ко мне. Для меня это не опасно с точки зрения системных повреждений. Но я начинаю терять контроль из-за тебя. И если я не буду себя сдерживать, однажды ты станешь ... не ремонтопригоден. Я обещал защищать тебя от наших общих врагов, и я сделаю это. Но ответственность за личный контакт нам придется разделить. Мои протоколы изменились. Я позволил себе обратиться к тем из них, которые раньше не осмелился бы использовать. Они нужны мне для войны, не просто для сражения – для истребления. Я приближаюсь к грани, перейдя которую, стану чем-то новым. И впервые за многие ворны должен признать, что не узнаю себя. И ты тоже тянешь меня к этой грани, стаскиваешь меня туда своими ласковыми руками. Но ты не справишься с результатом. Да и сам я не представляю, как с этим справляться. Я могу быть не безопасен. Не хочу обижать тебя, Кейд, но я тебе не по зубам, как принято у вас говорить.
Я не знаю, понимаешь ли ты это. Но я ощущаю тебя всего, полностью, ты давишь на все мои сенсоры. Это заставляет меня ехать быстрее. Тогда ты прижимаешься ко мне сильнее, и от этого я еду еще быстрее. Раньше я полагал, что ваши обычаи требуют интенсивного тактильного контакта. Или это твой способ справляться с тревожностью во время общения, что было бы объяснимо. Но теперь я думаю: ты специально перегреваешь меня. Я чувствую каждое твое прикосновение, я любуюсь тем, как ты излучаешь тепло. Мне нравится, как ты дышишь, сам я так не умею. Я считаю удары твоего сердца... не только для того, чтобы убедиться в твоей функциональности. В тебе одновременно столько ритмов, что это начинает звучать для меня, как музыка. И чем быстрее мы едем – тем громче она звучит. Я жду, когда ты придешь и сядешь в кабину, я хочу прижать тебя ремнями не только ради безопасности. Ты начинаешь дышать глубже, если затянуть их потуже. И я не помню, чтобы ты просил ослаблять их. Я отвлекаюсь, чтобы испытать удовольствие, считывая твои данные. Я отвлекаюсь на твой голос. И больше всего я отвлекаюсь на твои руки и губы. А это может быть очень опасным на больших скоростях, хотя, клянусь Праймусом, на ваших дорогах я не реализовал и половины своего максимума.
У меня остается мало времени на раздумья, а мне надо о многом поразмыслить, я привык пользоваться всеми процессорными мощностями. Но я не могу сосредоточиться, когда ты рядом. Скоро я вообще не смогу думать о стольких вещах, о скольких привык. А за многие ворны привыкаешь размышлять очень обстоятельно. Я всегда полагался на ясность своего рассудка, на свое трезвомыслие. А теперь я глупею. И это хуже, чем ржаветь.
Нельзя дразнить Прайма и полагать, что можно обойтись без последствий. Сейчас я вернусь на дорогу и буду тебя ждать. Я прошу тебя подумать о том, как далеко ты готов зайти. Подумать как следует.
Он оставил Кейда в одиночестве. Стемнело, цвета потускнели и смешались оттенками черного, замерцали первые звезды. Когда Кейд вернулся на дорогу, он увидел, что Прайм, включив габаритные огни, остановился на обочине.
– Ты подумал как следует?
– Нет. Я замерз и хочу к тебе в кабину.
*
Наступила ночь. Пустая дорога в свете фонарей выглядела одинокой. Тьма лесов, поднимающихся на возвышенностях и уходящих в горы, была особенной, глубокой и таинственной. И если кто-нибудь вдруг захотел бы посмотреть наверх, ему могло показаться, что Оптимус стоит на месте, а небо пролетает над ним, расплескивая звезды.
Но Кейд не хотел; сказанное Праймом имело странное послевкусие. Он попросил остановиться. Грузовик спустился по каменистой насыпи, намочил колеса в ручье и притормозил в подлеске, выключив фары. Ночью лесные голоса звучали отчетливее и громче, трава была влажной, оглушительно пахло хвоей.
Кейд спрыгнул с подножки и повернулся к Прайму:
– Знаешь, я вообще не понимаю, зачем ты взял меня с собой, если пытаешься избавиться, как от старого чемодана. Зачем тащить меня через полстраны, чтобы нести всякую хрень про инопланетную этику? Какого черта ты это наговорил? Я и так напуган. Я запутался. Все, что я делаю – просто пытаюсь к тебе приспособиться, потому что ты несешься не разбирая дороги, как бешеный бык. Про какой контроль ты говоришь? Я даже из кабины без твоего разрешения выбраться не могу. Ты меня хватаешь, швыряешь, как и когда тебе вздумается, как будто я чертова Энн Дэрроу. Просишь меня делать, что тебе надо, а когда я хочу с тобой поговорить – пытаешься отстраниться, хотя отлично знаешь, как ты мне нужен. Я и не собирался тебя «дразнить», мне просто хорошо с тобой, потому что ты такой... настоящий. Но если я тебе надоел – отпусти меня прямо сейчас и хватит иметь мне мозги.
Поняв, что отвечать Оптимус не намерен, он отошел от темной громады грузовика. Он похлопал по куртке, пытаясь найти сигареты, но карманы были пусты. Кейд выругался. Он злился на Прайма. А когда вспоминал о его помятом кузове, начинал жалеть. Сначала Оптимуса, а затем и себя.
Сзади раздался характерный скрежет, и мелкие камни, валяющиеся на земле вперемешку с ветками, подпрыгнули, когда Прайм подошел. Он долго пытался устроиться рядом, гудел и ворчал. Кейд начал нервничать.
– Я пришел на мирные переговоры с твоей расой, – автобот наконец сел поудобнее и прижался щекой к плечу Кейда. Кейд услышал тихое механическое жужжание, когда Прайм опустил надлинзовые щитки.
– Во-первых, я тебя не отпускаю, – сказал Оптимус. – Во-вторых, я прошу не бояться меня теперь, когда моя сила снова со мной. Потому что я использую ее только во благо, я всегда слежу за твоим функционированием, я тебя оберегаю. Я прикасаюсь к тебе со всей нежностью, на которую способны мои руки.
Я знаю, как ты смотришь на меня. Так смотрели на меня те, кто хранили в своей Искре что-то важное, сокровенное, но не решались об этом сказать, потому что считали, что у Оптимуса Прайма масса дел и нет времени на то, чтобы выслушивать их откровения. И они уходили молча. Я так и не узнал, что они хотели сказать мне. И уже никогда не узнаю.
Поэтому говори, пока у нас есть время. Я буду слушать. Прикасайся, если ты этого желаешь. Я буду рад растерять свои мысли.
Сегодня я еду по самой пустынной из космических трасс навстречу судьбе. Но пока дорога не заканчивается, она дает нам шанс. Надежду на обретение друг друга, а потому и самих себя. Правда ведь, Кейд Йегер с Земли?
Только зарегистрированные участники
могут голосовать
