Время придёт, и мы снова

откроем

Книгу на самой последней

странице.

И эпилог станет новым

прологом,

И мы уйдём, чтобы вновь

повториться.

Разве я сторож брату моему?

Холод.

Холод бывает разным: злым, колючим, жестоким, беспощадным, замогильным… но в то же время долгожданным, желанным, как дуновение ночного ветра после жара пустыни, в котором стекленеет песок и заживо плавится металл доспеха.

Холод может стать твоей защитой и броней, непроницаемым коконом, в который спешно кутается обескровленная искра.

…И ты ныряешь в эту беспросветную мглу в тщетной попытке не сойти с ума. Ты знаешь, другие этого не видят: их оптике доступно лишь твое мнимое спокойствие, иные даже принимают его за величие, проявление мудрой царственности. Ты бы посмеялся над этим, если б мог. Но ты разучился смеяться. В тот миг, когда тьма поглотила серебристую нить уз, что связывала тебя с братом, ты разучился.

Холод – лучшее средство от боли, говорят люди. Не потому ли и сам ты поместил истерзанную искру на внутренний ледник в надежде, что так вы с ней протянете подольше?..

Ты трус, Оптимус Прайм.

Есть история о землянине, капитане корабля, вырезавшем собственное сердце. Ходят слухи, то сердце безутешный моряк спрятал в сундук и запер на самый прочный замок. Стал ли он счастливее? Едва ли. Даже исторгнутое из тела, сердце продолжало жить, тосковать и болеть. И прекратил эту боль лишь прицельный удар кинжала, острие которого вспороло мягкую плоть и освободило капитана… чтобы на его место пришел другой.

…Сказки людей жестоки, как и они сами.

Но чем мы лучше и лучше ли вообще?

Подобно герою земного фольклора, мне не хватило смелости навсегда выйти в офлайн, когда…я потерял брата. Я не думал ни об уничтоженном Сенате, ни о своих обязанностях перед народом Кибертрона и Дальних рубежей, ни о внезапно заголосившей Матрице. Я лишь малодушно хотел жить. Продолжать функционировать во что бы то ни стало. «Все что угодно, только не деактив» – одну-единственную фразу гонял по кругу процессор. Когда Рэтчет нашел меня, я оставался в сознании лишь силой этой простой мысли: «Что угодно, только не смерть. Не смерть. Не смерть».

Рэтчет…старинный друг и единственный выживший после нападения на Сенат. Да нет, какое там нападение… Полная аннигиляция. Рэтчета спасло то, что он, как водится, был в ремонтных отсеках, где вытаскивал с пути в Колодец очередную заблудшую искру. Он просто не явился на то последнее заседание. А когда узнал – поспешил найти меня.

И нашёл.

То, что осталось.

Рэтчета от века спасала безоговорочная преданность делу, хотя он никогда в этом не признается. Приводя меня в чувство, он повторял: «Вы нужны нам, Прайм. Вы нужны своему народу». Знал бы он, как непростительно далеко от этого самого народа был я. Не напоминание о моих обязанностях, но страх Колодца – вот что спасло меня.

Хотя бы признаться в собственном малодушии – на это моих сил сегодня достанет. Но вспороть кокон холода – нет. На это я давно уже не способен.

Внимая ужасам войны, каждый выковал своей искре новую броню. К сожалению, против внутренних демонов она бессильна.

Рэтчета поглощает безысходность и сознание тщетности всех его попыток победить неизбежное.

Бамблби поглощает боль и ненависть. Он слишком юн и чист искрой, чтобы малодушно завернуться в холод, как это делаю я. И потому я очень за него боюсь.

Эта девочка…Её окрик пробил брешь в моих льдах. Это было чуть ли не больнее, чем обжигающая плазма из пушки Мегатрона.

«Он брат твой!» – кричала она. Теперь, когда я вижу ее, я думаю, что вспоминаю. Это были её слова – больше некому.

Что же она такое? Я чувствую присутствие давно избытой Матрицы.

Её появление – либо великое зло, которое уничтожит нас всех, либо великое благо.

Хотя какое там зло… Наша планета погибла, наша раса уничтожена. Остатки выживших добивают друг друга, готовые в прямом смысле перегрызть шейные провода ближнему за жалкие крохи энергона, рассредоточенные по галактике. Мы утратили все. Праймус устал нас любить. Мы уже мертвы, как бы я ни боялся смерти.

И это я отдавал приказы взрывать, стрелять, уничтожать. Это я принял решение отправить Куб в неизвестность, и теперь мой народ обречен.

Я страшусь Колодца…Я не представляю, как расплатиться за содеянное. Праймус свидетель, я не хотел…

***

–Холодно…

Тихий, печальный голос. Безымянное человеческое дитя, посланница Праймуса или Юникрона, как же нам быть с тобой?..

– Что? – переспросил Прайм, не уверенный, что в тишине медотсека звук, вторящий его мыслям, ему не померещился.

– Холодно, – бесстрастно повторила та, кого раньше звали Эбби Смит. – Вы же онлайн?.. Не могли бы вы открыть глаза? Крайне неудобно разговаривать, когда собеседник смотрит на тебя пустыми глазницами.

– Что открыть? Что ты имеешь в виду? – не сразу нашелся Оптимус, потом мысленно хлопнул себя по лицевой – она же слышит! – и моментально активировал оптику.

Девочка на соседней платформе поежилась и поплотнее завернулась в армейский плед.

Превозмогая боль (Рэтчет форменный садист!), Прайм протянул руку, и его огромная ладонь замерла в паре дюймов от безымянного существа.

– Забирайся, – предложил он и сразу осекся: вдруг напугал?..

Но девочка уже делала уверенный шаг прямо в раскрытую ладонь:

– Спасибо.

Помолчали.

В соседнем ангаре периодически погромыхивал инструментами Рэтчет, с характерным для медика презрением относящийся к необходимости регулярно баловать процессор дефрагментацией. Мерно тикало силовое поле.

Оптимус Прайм рассматривал девочку, сидящую у него на ладони: она оперлась спиной о фаланги манипуляторов, соответствующие человеческим среднему и безымянному пальцам, и обхватила руками колени. Вдруг она вздрогнула и начала судорожно растирать кисти. Прайм забеспокоился, не стоит ли позвать Рэтчета: это выглядело так, будто девочка вот-вот протрет тонкую органическую оболочку до костей.

– Вы бы знали, как этот холод надоел, – наконец проговорила та, кого раньше называли Эбби Смит. – Никак не могу привыкнуть…Хотя… Вам ли не знать?

Она подняла голову вверх и встретилась глазами со взглядом Оптимуса.

– Твоя способность… – предостерегающе произнес Прайм, – способность слышать мысли и чувства других может быть как великим даром, так и проклятием…

Девочка не дала ему договорить:

– А то я не знаю! Вы что, думаете, это мне массу удовольствия доставляет? За это самое меня и убили в прошлый раз. И я даже не могу это контролировать… Саундвейв – мог, но я ж не он, – добавила она горько. – Ему так и не удалось меня научить…там. Он считает… – девочка на секунду задумалась, – считал, что все дело в устройстве моего сознания: я человек. Всего лишь человек. Ох…

Прайм не знал, что ответить на это. Когда молчание от просто тяжелого перешло в неприятное, девочка заговорила:

– Да не надо… Не надо меня жалеть. Вы себя пожалейте, что ли. Вам дальше жить и расхлебывать все это, а мне… мне сдаётся, что уже нет. Нет, не зовите Рэтчета: его отчаяние я слышу и отсюда. Знаете что, я искренне сожалею, что вы, Прайм, не слышите боли других.

– Тем не менее я о ней осведомлен. И мне не все равно, – очень спокойно ответил Оптимус.

– Знаю. Так наш разговор ни к чему не приведет, – девочка плотнее вжалась в спинку импровизированного кресла, но резко опомнилась. – Извините. Вы просто тёплый. У меня иногда такое чувство, что мое тело отмирает по частям, коченеет: сначала руки и ноги, потом выше и выше. Лучше уж сразу, как в прошлый раз… И я б на вашем месте не боялась. Только там всё плохо, если меня не ввели в заблуждение.

– Что, прости?

– Я рассказывала вам, что видела сон-не-сон, черт его знает что… Звала Саундвейва, стоя у Колодца – никто не ответил. Стенки колодца изранены, он тонет в Ничто... Я пыталась зажать руками…Бесполезно. Такая безысходность… Все, кого я знаю, мертвы. – последнюю фразу она выдохнула.

– Это мог быть просто сон, люди имеют привычку видеть сны, – попытался успокоить девочку Прайм, хотя сам не очень-то верил, что это её случай.

Чуть склонив голову, она покосилась на гигантского собеседника, лучи оптики которого заливали её светом подобно прожектору.

– Угу. Точно. Не мой случай.

– Что тебя мучит? – спросил Оптимус. – Я не умею читать мысли.

– Это в двух словах не расскажешь. Мне страшно, пожалуй… Не того, что, скорее всего, опять умру. Очень скоро, я чую, и весьма необратимо.

– Если не смерть, то что тогда?

– Бессмысленность моей короткой жизни. Опекун так и не рассказал мне, зачем я… Ведь он же что-то мне поручил… Оптимус…Вы лучше моего знаете, у всякого должно быть свое предназначение, каждый не просто так приходит в этот мир. Ваш друг-врач должен был лечить тела, вы должны были лечить души, ваш… – девочка вдруг осеклась и порывисто обняла огромный манипулятор Прайма: – Простите. Лорд Протектор должен был защищать всех нас… И так далее. Беда в том, что, как мне видится, вы все поголовно забыли о том, кто вы на самом деле. А я вот…этого никогда и не знала. Очень жаль будет, Оптимус, если я вот так вот умру – и ничего не останется… Меня не станет, а я так и не узнаю, что же я должна была… – она судорожно вздохнула, прижала кулак к губам, как будто ведя какую-то внутреннюю борьбу, но вновь заговорила: – Я уже приняла как данность, что меня создали в пробирке, собрали, кхм-кхм, из имеющихся под рукой кусков. И не думайте, я не злюсь на опекуна. Быть может, мне не очень нравится этот мир и я не просила меня сюда приводить, но он мне все-таки дал какую-никакую жизнь… И Френзи. Дорогого стоило знать его... – в глазах девочки стояли слёзы, и Прайм поймал себя на мысли, что его пугает цвет: у людей не бывает таких опалово-голубых слёз. Но еще более странными были сами глаза этого маленького человека – ясные, светящиеся чистейшей синевой оптики. На один только шокирующе-короткий клик Оптимусу Прайму показалось, что на дне этих нечеловечески синих глаз тлеют алые угли.

Но нет…не может быть. Это ведь только показалось?

Девочка что-то говорила, но Прайм не слушал. Его потрясло это её «должен был защищать всех нас…». И если добавить к этому догадки Рэтчета… Да, теперь, кажется, понятно, что он кричал по комму про пакет протоколов.

Неужели Хранитель?

Святый Праймус.

Это же че-ло-век.

Невозможно.

Форменный абсурд.

Свя-я-ятый Праймус.

:Рэтчет? Дитя у тебя на мониторах?: – в трансмиссии явно звучало смятение, но Прайму было всё равно.

:Вы оба, Прайм. И вы в синхронии на круглые 90%, если тебе интересно: – моментально ответил военврач, как будто ждал этого вопроса.

:Надо поговорить, старый друг. О…мифах и легендах:

:Кто есть кто в древнем Кибертроне, Прайм? Смею напомнить, это не я сидел в архивах:

:Меня интересует только один миф. Миф о Хранителе:

:Меня тоже: – пришел ответ Рэтчета.

– Больше двух говорят вслух, – сказала девочка. Её глаза все еще были полны слёз. – Вы не слушали.

– Прости. – Оптимус Прайм ничего так не хотел, как того, чтобы все это было глюком или вывертом поврежденного процессора. – Прости. Ты говорила об опекуне…

– И много о чем после. Но это не важно. Да. Я не просила приводить меня в этот мир, но я не в обиде, – девочка повысила голос, – но разве это не жестоко?..

– Что именно? – Прайм боролся с собой: за скачками мысли и логикой человеческого существа было непросто уследить.

– Сознание, Оптимус. Я ведь мыслю: мне нужно знать, зачем я…И у меня такое чувство, что я просто взорвусь, если не исполню своего предназначения. Глупо звучит… Это такое дурацкое ощущение: когда ты что-то забыл; вот точно знаешь, что должен был сделать, а что – в этом весь вопрос. С вами не бывает?

– Нет, – логический отдел ЦП Прайма просил пощады, но такое понятие, вероятно, не было ведомо девочке, воспитанной десептиконами.

– Это жестоко было с его стороны, – продолжала она, – наделить меня сознанием, эмоциями, чувствами…Неужели непонятно?

:Прайм, прости великодушно, я не должен подслушивать. Мне кажется, я понимаю, в чем тут дело: – передал Рэтчет.

:...:

:Белковый процессор землян, или мозг, не способен справиться с входящей информацией от искры. Она не должна чувствовать того, что чувствует. И то, что она говорит о предназначении…Что это, Оптимус, если не активированные протоколы ментальной матрицы? Это не девочка, это протоколы говорят. Но им не за что зацепиться в ней. Не в этом теле! Девочка сойдёт с ума! Органический мозг не способен…:

:Что делать?: – перебил поток информации Прайм.

:У меня пока нет идей. Мне нужны её сканы. И время:

:А оно у неё есть, Рэтчет?:

:…:

Девочка тем временем встала и повернулась так, чтобы смотреть Прайму в оптику. Армейский плед она накинула на манер пончо, а ладонями уперлась в манипуляторы трансформера. Какое-то время она не двигалась, но потом с силой хлопнула рукой по живому металлу – то ли привлекая внимание, то ли желая причинить боль:

– А вы вообще в курсе, что он это сделал ради вас? Ради вас он почти сошел с ума! Вы жалеете себя, пестуете свою боль, а ему, в общем-то, тоже было больно. Его никто не слышал и не понимал. И даже вы…Вы смотрели, но не видели…Не видели, не видели…

Оптимус Прайм откровенно недоумевал. Рассеянно он отметил, что с глухим «ву-у-у-ш» отъехала в сторону дверь, а на пороге медотсека тихо замерла фигура Рэтчета.

Голос девочки внезапно лишился столь характерных для землян резких скачков частоты, которые, как услужливо подсказывала внутренняя база данных, называются модуляциями. Глухой и бесстрастный, вещал неживой монотон:

Девочка резко умолкла: с неприятным щелчком сомкнулись челюсти, моргнули и на мгновение потухли глаза, тело неестественно замерло, а затем медленно начало сползать по манипулятору Прайма.

Оптика последнего была полна ужаса.

«Свя-я-я-ятый Праймус, гнутая твоя шестерня», – подумал Рэтчет, который хоть, в принципе, был и старше, и больше повидал на своем веку, но все-таки даже он впервые слышал звучащий «Завет» Праймуса – овеянную легендами мифическую летопись всего, что было, что будет и на чем искра успокоится.

Прайм вышел из ступора и аккуратно протянул Рэтчету раскрытую ладонь: девочка была недвижима.

– Рэтчет…Она?.. Что с ней?.. – выговорил Оптимус.

– Жива, если верить моим сканерам, – резко ответил Рэтчет, затем добавил. – А я им верю.

– И что теперь?

– Что – что? – военврач явно не был настроен на многословный диалог с командиром.

– Не думал, что скажу это… Мне как-то не по себе, – высказал, наконец, желаемое Прайм. – С ней точно все будет в порядке?

Отошедший от первого шока Рэтчет начинал закипать:

– Да какое, к маме Юникроновой, в порядке?.. Почем я знаю! У меня – в отличие от некоторых – прямой комм-линии с Праймусом нет! Оптимус, мы ведь понимаем… – добавил медик уже чуть тише и спокойней, – мы ведь понимаем, что только что произошло?..

Прайм несколько секунд молчал, только громче обычного гудели системы вентиляции, но, если бы Рэтчет удосужился взглянуть на монитор, прикрепленный к медплатформе командира, он понял бы, что охладитель катастрофически не справляется со своей функцией, логические и эмоциональные центры в глухом локдауне, а пульс искры достиг такой скорости, что Оптимус Прайм мог бы сейчас разогнать частицы, как небольшой адронный коллайдер. Правда, взглянуть на монитор Рэтчет не удосужился и потому видел лишь своего друга и командира, чуть менее бесстрастного, чем обычно.

Баюкая в полураскрытой ладони человеческое дитя, Прайм с грустью сказал:

– Да…Теперь мы понимаем, что эта война была напрасна. Еще более напрасна, чем я думал всегда. И первопричиной стала не несправедливость… Первопричиной стало тщетное желание…брата… оградить меня и защитить.

– Это да, – нетерпеливо перебил Рэтчет. – Но, как говорят земляне, снявши голову, по волосам не плачут. Я о другом. Сегодня великий день: доказано существование Праймуса. И тому есть свидетели! Нам одновременно были явлены Хранитель и «Завет».

Прайм повел металлической бровью и уже несколько другим тоном произнес:

– Старый друг… вот уж никогда не подозревал тебя в вящей религиозности.

– И впредь не стоит подозревать, – благодушно согласился Рэтчет. – Но я думал, тебя, как первосвященника в прошлом, это развеселит. То есть обрадует…

Оптимус Прайм смерил соратника оценивающим взглядом и вдруг рассмеялся. Впервые за долгие мегаворны.

Девочка на его ладони давно пришла в себя. Она слушала беседу трансформеров, не желая вмешиваться. Тёплый металл под спиной и люди… создания, которые не желают тебя немедленно убить. Много ли нужно для имманентного счастья?

Где-то в глубине не человеческой давно уже души, или искры, как скажут в иных мирах, удовлетворённая, примолкла на время информационная утилита пакета протоколов Хранителя.

«Назначение: определено».