Автор лого - Belaya_ber
Ширина страницы: 100%| 3/4| Размер шрифта: 9 pt| 10 pt| 12 pt| 14 pt

Только зарегистрированные участники
могут голосовать
Примечания автора к главе:
Ссылка на оригинал:
http://www.fanfiction.net/s/6012350/1/Prince_of_Statues
И царствовал князь изваяний. Царил, один на троне холодного камня. Его изваяние служило царству его, и не осмеливался он удаляться далеко от него. Он мог бродить рядом, поохотиться и развлечься, но не слишком далеко, дабы не потерять себя. Сила его была в его образе — сила помнить, сила быть. Его идол напоминал ему, кем он был, — не только князь изваяний, но повелитель живущих.

Он лично следил за ваянием своего подобия, пристальнее, чем то дозволял обычай. Более того. Традиция предписывала, дабы статуя была абстрактной, стилизованной, искажённой, — иначе, неточной копией. Подобием необязательно уродливым, только лишь не напоминать в точности того, кого увековечивала. Резчик выразил несогласие с таким вмешательством в создание скульптуры, но что ему предрассудки! Наука опровергала все тревоги художника как безосновательные. Нет никакого Праймуса, отказывающего десептиконам в доступе в свои владения, как в доступе к Матрице. Мёртвые десептиконы не навещают наваждениями живых, цепко держась в посмертии своих подобий в камне или стали или цементе, у кого что есть. Они умирают, им наступает конец. Впрочем, скульптору не стоит беспокоиться: его покровитель умирать не имеет никакого намерения, никогда. Он слишком прекрасен, чтобы не запечатлеть свою красоту в подлинном подобии. И никак иначе, настоял заказчик. Если резчик не покончит ради него с глупой, устаревшей традицией, он покончит с резчиком, раз и навсегда. А затем, можно подвергнуть проверке опытом гипотезу об изваяниях и призраках. Разве нет?

Резчик внял желаниям заказчика и высек образ насколько смог без изъяна, как велено. Позднее, скульптор был найден насаженным на самую высокую пику Даркмаунта, с широко раскинутыми руками, словно в попытке улететь из этого мира — труп как поднятый в протесте кулак, ото всех мастеров-художников десептикону, который посмел пренебречь их мнением. Но он пренебрёг многим и дерзал того более. Десептикон стал князем не кротостью и уважением к старым порядкам.

Даже в смерти, смерти не вполне им предвиденной, и в продолженном существовании после, которое он предвидел даже того менее — второй шанс, это было против всех правил вселенной! — он оставался иконоборцем, только истреблял не предмет искусства, но обитающий в нём дух. Другие тени сжимали свои изваяния в мертвенно-крепких объятиях. Они стенали о своей жизни, так давно ушедшей, и выли над своими утраченными именами. Эти статуи, всего лишь грубые подобия тел, в принятом стиле, едва могли вместить и поддержать душу, но они, все десептиконы, только крепче охватывали их.

Там был вертолёт, яркий лопастями — вот он завершил резню и избиение, выпрямился по колено в телах, и звёзды хлещут по его броне. Он помнил упоение и славу боя, но — жестокий выверт ножом иронии — не тот бой, где его убило. И так воин за воином — каждый мог ему быть братом-близнецом. Там был одинокий инженер, инженер, которого не с кем сравнить — не только потому, что был один, и он утопил себя в проектах, обреченных быть мертворожденными, отчаялся в своих гибельно замысленных созданиях: не пришло и призрачного подобия жизни. Там был тиран, зло разглагольствующий о придворных отравителях...
Князь изваяний, словно слушая его совета, придворных не держал.

Их унылый вой и тоска по прошлому оскорбляли его тонкие чувства. Там, в прошлом, они умерли. К чему переживать о неудачах и неудачниках? У них не было будущего, но в настоящем, кое-что ещё могло быть достигнуто.
Князю изваяний бросили насмешку старейшие — те немногие, кто сумел выйти из самоуглубления на время, достаточно долгое, чтобы различить другого.

И так дух-суверен избрал сильнейших из собратьев и накинулся на него, алчущий как сам Пожиратель. Но он вырвал из него лучшее и поглотил это, а остальное бросил в пыль, где ещё плотное тело сущности распалось и умерло последней смертью. Князь согнулся над поверженным призраком как дикарь-каннибал — дик, страшен и прекрасен. Его подлинная красота вышла в этом действии, не в былой форме тела, сколь привлекательна она ни была.

Сей скудный пир задал тон его господству. В обществе он потребности не испытывал. Другие призраки были лишь утолением голода и скуки. Ненасытное существо был этот князь. Их страдания были ему забавой, их молчание — бальзамом. Сильнейшие из них были разорваны в клочья дабы угасить его аппетит. Новоушедшие, со старой крепкой волей — никто не устоял перед охотником за душами.

Тишина установлена, и внимание князя обратилось к иным вопросам. Где первый в царстве статуй? Выжил ли он? Эйдолона, отражения идеала десептиконов, не было в галерее фантомов. Его изваяние стояло пустым. Громоздкое уродство. Может, он умер и не смог найти своё излишне искажённое подобие?

Князь изваяний блуждал далеко от собственного обиталища, крался и брёл, досада и разочарование рвались и вели его, не давали покоя. Знание — сила, а теперь оставалось единственной силой, доступной ему в этом существовании, существовании как сгусток воспоминаний и злой воли, привязанный к памятнику. Царь изваяний отказал ему в самом заветном здесь — не давал узнать судьбу архиврага. Мелкие духи, слишком слабые чтобы кричать, пали жертвой его раздражения. Он порвал их в лоскутки и не вкусил нисколько от их слабого света, пустил на ветер, на алтарь неутолённого желания знать.

Недобитые тени тряслись по углам, ожидая когда нагрянет хозяин их смерти; страшась его диких охот. Его прихоти, их погибель, каждая неповторимо своеобразна и изобретательно продумана. Изодранные кружева гаснущей энергии вились за ним, хвост ужаса и забвения.

И вот — в его владениях незваный гость. Не тот, кто пришёл упокоиться, ещё живущий. Князь изваяний наблюдал за ним. Этого он знал. Как он испуган, и как прав он в своём испуге. Несколько слов, как всегда сладкоречивых, и вторженец — его. Князь изваяний, некогда престолонаследник десептиконов, некогда властитель Воса, города-царства, что теперь мертвее, чем он, Старскрим, пусть в заёмном теле, — вновь попирает дневную поверхность.